Юрка снова свистнул на всю рему. Крикнул и позвал ребят. Никто не отзывался. Странно как-то все складывается. Не может быть того, чтобы ребята ушли и оставили его одного. Обычно если разбредутся или потеряются то потом соберутся все вместе на бугорке у крутояра. В одиночку часто сигналят друг другу, зовут. Свистнет кто один раз — значит, недалеко, два раза — просто разыскивает, а три раза — домой пора. Никто не свистнул ни один, ни два, ни три раза.
Юрка кричал, свистел, но все попусту. Так и вышел к крутояру один, а там никого и следов нет. Повисла в небе свинцовая туча. Очень уж похожа на грозовую. Это неспроста.
Во всем виновата Фифа, она могла ребят увести домой без Юрки. Не зря с самого начала было плохое предчувствие. Не успела приехать из своего города Глазова, как завоображала. У Юрки еще найдется времечко с ней рассчитаться, лето длинное. А может, поди, где-нибудь в реме заставляет сейчас пацанов ногу лечить, и они, как собаки, поочередно зализывают ее царапину? Не надо было с ней связываться, еще на заимке от ворот поворот указать бы. Прямо досада, одно расстройство.
Юрка припустил что было сил. Напрямую, по полю, через канавки и болотину. Лишь бы не догнала черная туча. В ушах завыл ветерок, в памяти всплыли слова:
Стихи эти Юрка знал наизусть. Запомнил от отца с первого прочтения. Отец до Красной Армии всю свою жизнь работал учителем. Весной, летом и по осени частенько выезжал в поле, а то на дальние фермы по делам сельсоветского исполкома. Больше ездил верхом, от подвод и телег отказывался. Иногда, на Юркино счастье, брал его с собой. Посадит у холки, возьмет одной рукой повод и слегка пришпорит лошадь. Другой рукой крепко держит Юрку и смотрит вперед. Конь побежит сначала трусцой, потом увеличит шаг, чаще зацокают копыта. В азарте отец пришпорит посильней каблуками, и вот уже рысь сменяется галопом, вместо легкой тряски будто мягко плывет Юрка по воздушным волнам. И слышно, как у лошади в брюхе внутренности прыгают и булькают. В такт галопа, над самым ухом, голос отца:
Стихов он знал такое множество, что не переслушаешь их даже в кругосветном путешествии. Отец и при прощании прочитал сыну какие-то стихи, но Юрка не запомнил, потому что ревел.
Папка уходил на финскую войну, словно уезжал совсем ненадолго в отпуск. Для сельских учителей была бронь от армии, об этом сообщил мамке председатель сельсовета. Отец сам ездил в Ижевск и настоял, добился, чтобы его как самого грамотного и сознательного отправили на военные действия к финской границе.
В юности своей отец недолго то ли учился, то ли практиковался в эстонском университете, у которого, к удивлению Юрки, было сразу три названия — Юрьевский, Дерптский и Тартуский, — хотя все три названия относились к одному городу. Как отец ни объяснял, а втолковать, что это такое, так и не смог — Юрка все равно не понял. Там отец выучил сначала немецкий, а потом эстонский язык, который был очень похож на финский. Он доказал, что на финской войне может быть военным переводчиком, и с ним согласились.
Мамка не смела отговаривать. Желание и воля отца были для нее непререкаемы. Она даже плакать при нем стеснялась. Не посмела показать слезы и на проводах, потому что папке это могло бы не понравиться. Провожали немногих, без речей и музыки, но все же торжественно. Напоследок отец обнялся с председателем сельсовета, как с родным. Расцеловал Юрку и, конечно, долго не отпускал мать. Она поехала с ним на телеге провожать до самой станции. Юрка просился, но не взяли — было мало места на телеге. Папка ушел накоротко, а не вернулся совсем и никогда больше не возвратится, не придет в дом. Мамка так и не успела еще съездить на его могилу в каком-то карельском поселке. Все собиралась и выкраивала время, но одной боязно, а вдвоем накладно. В этот год обещала съездить обязательно. Осенью или зимой приготовится и соберется.