— Ладно-ть, будет, поплакали и хватит. Не то перемогли и эту беду переживем, сынок.
Это она про грозу, а не про Юрку.
Просто устала она порядком. От горя в доме, от Юркиных затей, от всей работы. Как заведенная от зари и до зари со своими коровушками. Она с ними куда поласковей, чем с родным сыном.
— Они же несмышленые совсем, а ты, оболтус, все соображаешь, хотя и работают твои мозги вкривь да вкось.
Прямо смешно ее слушать, как будто она натурально видит, у кого какие мозги и как они устроены. Отец такого бы в жизни не придумал. Он был образованный.
На следующее утро после грозы по деревне ходили толпы народа, от дома к дому. Отыскивали свое добро и имущество. Находили на задворках железо с крыш, двери и ставни, стропила и доски, примеряли и узнавали метки. Многие разыскивали скот, который в бурю разбежался невесть куда.
Председатель сельсовета весь день мотался на полуторке, потому что дрожки его разбило вдребезги. «Раиска» тарахтела и клаксонила то тут, то там. Все шли к председателю за советом. Он оценивал, мерил и рядил, кого-то успокаивал, а когда и оспаривал. Его слушались и ему верили, но не каждому в этой неразберихе угодить было можно.
Мальчишки в розысках и дележах не участвовали, бегали по всей деревне и наблюдали за происходящим. Удивляло одно, как хозяева дворов умудряются отыскать и признать свое имущество, украденное грозой.
Сенцы Юркиного дома нашлись далеко на огородах, но чулан исчез, видно, унесло бурей за кудыкины горы.
В больнице фельдшер делал перевязки, примочки, уколы пораненным и пострадавшим. Похоронили двоих, убитых в грозу молнией.
Юрка не пошел, боялся смотреть на покойников.
Разруху и мусор убирали всем миром, восстанавливали постройки бригадами. Выходили чуть свет мужики, парни, старики и все, кто на сельхозработах не занят. Бабы и ребятишки работали в подсобье. Стук и звон топоров, пил и молотков слышался, не умолкая весь день, в лунный свет и всю ночь.
Доски пилили и заготовляли на совхозной лесопилке, в расход пустили ранее припасенные на амбар бревна. Бабы серпами жали камыш, связывали в снопы для укладки на крыши. Прошлогоднюю солому не трогали, она трухлявая и сдувается ветром.
Грозу проклинали, как нечистую силу. Крестились, чтобы колдуны, черти, леший или ведьма не накаркали новую.
Через две недели поправилась, подлечилась истерзанная Ижовка. Дома и дворы как-то сразу помолодели и принарядились. Деревня стала даже новее и красивее глядеться со стороны.
Председатель сельсовета на общем сходе говорил речь с кузова «Раиски»:
— Уважаемые односельчане! Мы с вами осуществили большое народное и государственное дело, по-большевистски ликвидировали пришествие стихийного бедствия. Теперь сами видите и судите, какой деревня приняла новый советский облик. Большое вам спасибо за это от имени Советской власти и всех трудящихся! Совхоз наш имеет правильное большевистское название «Новая деревня», а сама деревня до нынешнего дня носит старое дореволюционное имя, которое никак не отвечает текущему моменту и внутренней политике. Как председатель сельсовета, то есть представитель Советской государственной власти, предлагаю поддержать мое мнение и со всей сознательностью переименовать Ижовку в более правильное имя на теперешнем этапе и назвать «Новой деревней».
Почему-то никто не поддержал председателя сельсовета, хотя и хлопали по привычке в ладоши. Председатель еще два раза держал слово и один раз попробовал голосовать, но сход так и не уговорил. На том и разошлись, и больше об этом разговоров в деревне не было.
Сразу же после грозы из Ижевска приезжала комиссия. Несколько человек ходили по дворам, они много записывали в блокноты, давали расписки и квитанции. Председатель сельсовета красноармейским семьям выдавал деньги из грузного сейфа, что стоял у него в канцелярии.
Пошла в сельсовет и мамка, получила шестьдесят рублей. В совхозном складе выписали досок. Бригада мужиков в один вечер сколотила сенки с чуланом. Мамка поднесла им по кружке браги.
Гроза наделала столько переполоху, что долго еще о ней говорили. Набожные старухи, завидев темную тучу, молились, а особо пугливые бабы лезли под перины. Внешне спокойные мужики почаще теперь поглядывали на небо.
Мамка лишь громко посмеивалась над всеми деревенскими страхами. Она не суеверная, за одного Юрку только и боится, как бы чего худого с ним не стряслось.
При отце она была все же другой, более робкой и стеснительной, покорялась ему, как малый ребенок. Бывало, стоит оторопело и слушает отца, сама радуется, словно первый раз его видит.