— Завтра подыскать брёвна для наката.
— Слушаюсь! — веселеет Разлука.
— Напросился всё-таки, — бурчит Есипов недовольно и тихо, но так, чтобы я расслышал.
— Есипов, ясно?
— Ясно, товарищ гвардии капитан. — Есипов шумно вздыхает и натягивает палатку на голову.
Проверив наблюдателей и распорядившись на ночь, я тоже укладываюсь.
…Явственно слышу пушкинские стихи, проникновенные, певучие:
Осторожно приоткрываю глаза, боюсь вспугнуть Разлуку. Он привалился спиной к неровной земляной стене. Телефонная трубка висит у самого уха на верёвочной петле, надетой наискось под шапкой. В светлых выпуклых глазах золотые блики огня. В оранжевой полутьме мягко вырисовывается лицо.
Черты лица Разлуки на редкость правильные. Сейчас лицо классически красиво. Так, во всяком случае, мне видится.
Тонкие брови волнятся, взлетают, сходятся. В певучем тенорке столько чистоты и искренности, что у меня сердце сжимается от любви и сострадания к растерянной душе Татьяны.
Длинные ресницы смежаются, последняя золотая точка поблёскивает в затенённых глазах.
Письмо окончено. Правая рука Разлуки безжизненно повисла, будто устав от долгого письма. Глаза плотно закрыты. В уголках сомкнутого рта горестные складки.
На другом конце провода тоже молчат. Затянувшаяся пауза возвращает Разлуку в действительность. Прикрыв микрофон, Разлука вполголоса зовёт:
— «Промежуток»!.. «Промежуток!».. Уснул?.. Уснул. Эх ты, дубок милый!
Разлука прибавляет и другие слова, но произносит их с такой нежностью и соболезнованием, что, право, обидеться невозможно.
Наконец он замечает, что я не сплю, и почему-то смущённо оправдывается:
— Дрыхнут, товарищ гвардии капитан. Чего только не придумаешь, лишь бы дежурство несли. И связь всё время обрывается, не уследишь.
— Почитайте ещё.
Несколько лет не называл я Разлуку на «вы». А почему?
Разлука всматривается в меня, убеждается, что я на самом деле хочу слушать пушкинские стихи, колеблется и всё же отказывается, благо удачный повод: теряется связь.
Наблюдательный пункт устроен прямо на автостраде, в сожжённой самоходке. Рубка её разворочена внутренним взрывом, будто картонная коробка расклеилась. Забравшись с кормы, ползком, чтоб не загреметь, проникаю к разведчикам. Гомозов уступает место у щели. Ничего не видать. Когда вспыхивает ракета, Гомозов обращает моё внимание на тросы, привязанные к проволочным ежам, выставленным с той стороны автострады.
— Проход готовят, — поясняет Гомозов. — Дёрнут танком трос — и дорожка открыта.
— Хитрюги.
— У нас научились, — возражает Гомозов. — Ещё под Смоленском применяли. Сам комдив придумал.
Он бросает взгляд на часы. Не часы — мечта фронтовика: чёрный светящийся циферблат, центральная секундная стрелка, завинчивающийся герметичный корпус. Подарок генерала, со своей руки снял. У меня, между прочим, тоже такие.
— Завтрак бы поторопить, — говорит Гомозов, — а то и поесть не успеем.
Отсюда можно звонить в нашу землянку. В дивизион пока докричишься, немцы раньше услышат.
Тем же путём осторожно покидаю наблюдательный пункт. Из блиндажа разговариваю с начальником штаба, докладываю обстановку. Потом даю команду доставить завтрак к шести ноль-ноль и сажусь за планшет.
Звонят. Есипов не разберёт, чего от него хотят.
— Васнецова какого-то спрашивают… Товарищ гвардии капитан…
«Какого ещё Васнецова?»
— Кто говорит?
— Неизвестный мне старшина, пехотинец.
— Ночью ваш связист, Васнецов по фамилии, катушку одолжил. Обещал до рассвета вернуть и не идёт.
— Откуда вы говорите?
Старшина разговаривал с промежуточной станции.
Наконец вспоминаю, что Васнецов — это Разлука. Все так привыкли к прозвищу, что и настоящую фамилию солдата забыли. Разлука и Разлука. И сам Разлука не обижается.
Свидетелей происхождения странного прозвища в полку немного, а в батарее — я, Есипов, да ещё человека три, остальные сменились. Есипов, пожалуй, тоже не помнит.
Ещё на Урале, во время первого полевого выезда, Разлука сматывал телефонную линию. Откинувшись для равновесия, он быстро продвигался по тропке и крутил ручку железной катушки для кабеля, подвешенной на груди. Старая изношенная катушка скрипела и взвизгивала.
Приблизившись к огневым позициям, Разлука замедлил шаг и, размеренно накручивая, будто шарманку, запел скорбным дребезжащим тенорком: «Разлука ты, разлука…»