Нет, не вывих, ушиб. Тогда ничего, обойдётся.
Всё же который час? У радиста часов нет. Были трофейные, штамповка. Поменял на детекторную лампу.
Сейчас около пяти: на пыльном цементном полу рваным прямоугольником лежит розовое февральское солнце.
Нестерпимо мучит жажда. Наелся по глупости мёду. Что стало с лейтенантом? Жив ли Шкель? Так я и не объяснил лейтенанту, в чём сущность стабилизированного орудия…
— Товарищ старший лейтенант, может, есть хотите? — Радист подаёт кусок чёрствого хлеба. — Ещё полбуханки осталось, но экономить надо. Когда ещё придут наши, неизвестно ведь. Верно?
Его хрипловатый голос чуть-чуть дрожит. Он понимает, что ни сам он, ни я не можем знать, когда придут наши. Они придут, обязательно придут. Придут, когда возобновится наступление в районе, именуемом на картах «Жиллен».
Приободрить радиста, сказать «скоро»? Нет, не имею права обманывать. И нуждается ли этот храбрый солдат в утешении? Он меня спас, не я его.
— Верно, надо экономить.
— Есть! — весело отзывается радист, восприняв мои слова как приказ и уверенность в победе.
Шуршит вещмешок, куда он укладывает остатки хлеба, свой паёк, ставший с этой минуты запасом провианта нашего гарнизона — гарнизона из двух человек.
— Не удаётся? — спрашиваю я, показав глазами на рацию. Вряд ли радист видит мои глаза, но понятно и так.
— Никак.
И он снова принимается вызывать радиостанцию нашего дивизиона.
Тени на полу сгустились, уже не различается оружие. Потонули во мраке тела убитых.
Слились ступени.
— Схожу за трофеями, — говорит радист.
Щёлкают тумблеры, гаснет сигнальный глазок.
— Пойду я, — говорю радисту.
Но он возражает:
— Я лучше запомнил, где что. В темноте загремите чем, сразу полоснут. — И, не дожидаясь ответа, он бесшумно крадётся к выходу.
Я отвожу затвор, ствол направлен на лестницу.
Через несколько минут радист возвращается с добычей.
Теперь у нас четыре автомата и одиннадцать магазинов с патронами. Да мои пистолетные обоймы. Если немцы по-прежнему будут щадить своего «фон фрица», мы продержимся долго.
Опять заколыхался жёлтый свет неоновой лампочки.
— «Зея», «Зея». Я — «Сура», я — «Сура». Приём.
Пауза, и вновь:
— «Зея», «Зея»!..
Я подползаю поближе к выходу. Немцы могут воспользоваться темнотой и ворваться в подвал.
Взошла луна; рваный прямоугольник на полу стал короче, его голубоватый экран время от времени пересекает тень. В морозном воздухе сухо потрескивают одиночные выстрелы. Сапоги часового скрипят размеренно и громко. Пока нападения можно не опасаться.
— «Зея», «Зея». Я — «Сура», я — «Сура». Приём.
Моё внимание привлекает фосфоресцирующий диск. Протянул руку и наткнулся на окоченевший труп. Это часы на убитом. Снять их? Но к чему? Что могут сказать нам стрелки часов: сколько осталось ждать освобождения? Конца?
Часы показывали десять минут второго.
Раньше утра бой не возобновится: нашим нужно подтянуть резервы, сменить обескровленные батальоны первого эшелона.
Тень замерла посредине голубого экрана:
— Рус, сдавайся!
Автомат, как живой, забился в руках. Наверху проклятия. В подвал ударили трассирующие пули. И снова тихо, только скрип чужих сапог над головой.
— Товарищ старший лейтенант…
Стараясь не шуметь, отползаю за столб.
— Поспите малость, ну их. До зари не сунутся. Да и сторожить буду: может, дозовусь.
Он прав, надо установить дежурство. Снова ползу к выходу. За часами. Теперь они понадобятся. Циферблат светится по-прежнему ярко, зеленоватыми дымчатыми зёрнами. Десять минут второго. Часы стоят. Стаскивать мёртвые часы с мёртвой руки? Нет. Обойдёмся без них.
— Как только захотите спать, будите.
Долго укладываюсь, ищу покойную позу, удобную для ушибленного плеча. В голове всё ещё стоит гул. В горле будто сухой песок.
— «Зея», «Зея», «Зея»…
Зея — река, приток Амура. Амур-батюшка. Амурские волны. Вижу их, огромные, седые, с белыми гребнями пены. Великолепные, мокрые волны!
— «Зея», «Зея»…
Мокрые волны. Мокрые — единственно, что я понимаю сейчас.
Под сводами подвала громом отдаются выстрелы. Сжимаю автомат. Но снова тихо, и я мгновенно проваливаюсь в тяжёлый сон.
Что-то мокрое упало на потрескавшиеся губы. Инстинктивно раскрываю рот и ощущаю воду, настоящую воду!
— Пейте, товарищ старший лейтенант. Нашёл всё-таки. Опять тот «фон фриц» выручил. Термос у него.
Товарищ, брат мой! Если мы выйдем отсюда!..