— Не построили еще.
— Ресторан?
— Прикрыли. В столовую превратили.
— Кафе? Тоже еще нет. Но обещают. Да?
— Угадала.
— Кино? Нет, это скучно, — и, дурачась, она прошептала: — В библиотеке! Правда! Библиотека уже построена?
— Выделили один вагончик, — и опять неожиданно для себя я вдруг заявил: — Во Владикавказ цирк приехал. Отсюда километров шестьдесят. Можно на самосвале друга. Выговор обеспечен, да ведь — цирк! Идет?
— Идет! — подняла она палец: — Дама запомнит твой подвиг. Ну ты даешь! Очень прыткий! — Она сделала ударение на последнем слоге, и я, естественно, поправил:
— Прыткий.
Эльза вздохнула:
— Придется привыкать к этой профессорской манера. Ради цирк!
С этого дня время у меня было наполнено… страхом. Просыпаясь, я боялся, не опоздал ли. Работая, гадал, придет ли она вечером. И постоянно дрожал: не сон ли мне снится.
Ущелье, горы, небо, солнце теперь принадлежали нам и только нам. Я забыл о футболе, о телевизоре, о занятиях в танцевальном ансамбле. Я забыл о своих друзьях! Я ни с кем не желал делиться своим счастьем. Ее быстрый взгляд, нечаянное прикосновение вызывали у меня дрожь, сердце замирало так, будто я парил в невесомости. А когда расставались, я явственно слышал ее голос с мягким акцентом. Бульдозер ревел, ползал по крутым склонам, сгребая породу и сбрасывая в пропасть, — а у меня перед глазами была только она.
На самосвале, конечно, я ее катать не буду, ну в самом деле — в цирк на самосвале! Я уговорил Ацамаза доверить мне свои «Жигули». Он сделал щедрый жест — чем, мол, не пожертвуешь ради друга, попавшего в сети любви?! — отдал мне автомобиль на воскресенье. Я уже обдумал маршрут, предусмотрев посещение Цея, Садона, Алагира, и, наконец, Владикавказа. Эльзе ничего не стал говорить, пусть это будет для нее сюрпризом…
Глава девятая
В субботу вечером я попросил мать приготовить еду на дорогу. Она, затемно поднявшись, сунула в духовку пироги, затем набила полиэтиленовый куль сыром, вареным мясом, колбасой. Когда я на «Жигулях» заскочил на минутку домой, мать заворачивала пироги в полотенце.
— Куда столько? — ахнул я. — Нас же всего… — и прикусил язык: я ведь ей сказал, что еду с друзьями в Цей.
— Пусть строго не судят о пирогах, — сказала мать. — Объясни, что ты лишь ночью заявил мне о поездке, поздно было соседей беспокоить, а у меня закваска старенькая…
— Да когда это было, чтоб у тебя пироги не получились! — обнял я ее, что весьма редко случалось, — я ведь горец, а нам не позволяется быть неженками…
Мать счастливо засмеялась.
Я побежал к «Жигулям» и, к своему недоумению, увидел, что переднее сиденье занято. Оккупировал его, — естественно, без спроса, — Савкудз, один из старцев аула. Были бы волы — погонщики найдутся, поморщился я, но ничем не выдал своего недовольства. Савкудз был еще в силе: крепкий, с налитой кровью шеей, во всем его облике сказывались безбедное существование и довольство собой.
— Как ты угадал, что мне арба нужна? — встретил он меня вопросом: — Вот это и есть настоящее уважение к старшим, когда не успеешь подумать, а младший уже знает, что надо делать.
Он очень старался выглядеть солидным, и для этого приобрел широкую папаху из серого каракуля, сшил себе белую черкеску, мягкие сапоги, отыскал в чулане старинную с набалдашником палку. И хотя в колхозе он ничем себя особенно не проявил, осанкой, многозначительным молчанием, строгим взглядом исподлобья ему удалось внушить уважение односельчан если не к собственной персоне, то к возрасту. Он держав молодежь под прицелом, давая убийственную оценку любому факту, противоречащему законам адата, делал глубокомысленные выводы, мол, за этим парнем нужен глаз да глаз, как бы он не опозорил фамилию, аул и даже все ущелье. Свадьба ли, похороны, он кропотливо выискивал детали, свидетельствующие о том, что хозяева отошли от старинных обычаев, и, укоризненно покачивая головой, сурово изрекал: «Представляю, как себя чувствуют на том свете предки этих нарушителей адата…» Попасться ему на язык — этого пуще всего боялись сельчане. В зев змеи пальца не клади, — вспомнил я осетинскую поговорку и обреченно плюхнулся рядом.
Но ведь Эльза ждет меня у пруда, нетерпеливо поглядывая на дорогу. Я хотел подъехать к ней с шиком, так, чтобы тормоза заскрипели. И вот этот старец… Правду говорят, что бремя старших падает на младших. Хотя на душе кошки скребли, я и виду не подал. Более того, я улыбнулся, будто до смерти рад был старцу, и бодро спросил: