— Куда ехать?
— Ты, родной, доставишь меня во Владикавказ, — объявил он.
Он не поинтересовался, куда я собрался ехать. Зачем? Разве важны дела молодого парня, если он понадобился старшему? Я уверен, ожидай меня на работе начальство, он и тогда бы потребовал, чтоб его отвезли в город. А служба подождет. Ах, выговор тебе объявит? А разве твой начальник не осетин? Объясни ему, что понадобилась машина мне! И с каких это пор молодежь перестала считаться с желанием старшего? Так что вперед, лаппу![1] И много не разговаривай, не положено молодежи молоть языком, ее дело — слушать. Такой — в лучшем случае — разговор произошел бы у нас. А если младший тем не менее откажется? Об этом лучше не думать. Такое и во сне не пережить… Впрочем, никогда не случалось, чтоб кто-то отказывался. По крайней мере, мне неизвестно. Из-за старца получали выговоры, лишались даже работы, но и в таких случаях парню не следовало ворчать. Он страдал, а старец наслаждался жизнью и непременно гордо выпрямлялся, чуть речь заходила об обычаях предков…
Так хороший обычай — уважение к старшему — некоторые из старших нещадно используют в личных интересах. И невдомек им, что время уже иное, исполнение каприза старца порой оборачивается вредом не только для парня, но и для дела. Горькие мысли овладели мной, так и подмывало остановить машину, высадить Савкудза и возвратиться к пруду. Еще можно было застать там Эльзу, которая, конечно же, медлит уйти. Но я терпеливо улыбался, слушая набившие оскомину рассказы о том, как раньше жили в Хохкау и какие отчаянные схватки с природой приходилось выдерживать…
Время шло. «Жигули» глотали километры. Эльза, конечно, уже в поселке и негодует, и недоумевает, почему я не появился.
— Долго будем во Владикавказе? — спросил я, воспользовавшись паузой.
Савкудз покосился на меня и хладнокровно и бесстрастно, самим тоном подчеркивая неуместность моего вопроса, произнес:
— Успеем… — ничего толком не объяснив. «Успеем» — это могло означать и до обеда и до вечера. И до утра!
Подъезжая к городу, я уточнил:
— А теперь куда?
— На Горку…
Так и есть. Мы едем в ту часть города, которая когда-то была южной окраиной старого Владикавказа и называлась Осетинской слободкой, потому что до революции сплошь была заселена осетинами. Хотя район находится в нескольких минутах езды от центра, в нем сохранились старые домишки и узкие улочки, и он не выглядит городским. Здесь нет сумятицы, шума и оживленного движения машин, что так гнетет горожан. Улицы пустынные, тихие. Лишь изредка на них появляются прохожие, медленно, не опасаясь транспорта, пересекают проезжую, заасфальтированную часть, которая еще недавно бывала оккупирована многочисленными лужами, так что и перейти ее становилось проблемой. Двухэтажное здание средней школы возвышается над домами, прячущимися за высокими каменными заборами.
Дома здесь точно близнецы. Отличаются только размерами, а построены на один лад: с непременной верандой, застекленной во всю длину, с железной крышей и дубовыми расписными ставнями. Крыши чуть виднеются сквозь пышную листву деревьев, выстроившихся вдоль тротуара. Собаки, беснуясь за заборами, по мере продвижения по улице ночного прохожего передают его друг другу точно эстафету.
Когда-то этот район был известен чистыми, выложенными камнем тротуарами и… недоброй славой. И сейчас каждое утро хозяйки подметают улицу, прилегающую к окнам их домов. Но и злая молва до сих пор упорно держится, хотя за последние тридцать лет можно было от силы насчитать всего две-три скандальные истории, случившиеся тут. Может быть, эти слухи и толки живучи оттого, что на слободке с виду ничего не изменилось и жизнь ее обитателей все так же скрытно протекает за высокими заборами, подальше от чужих взглядов. Здесь не любят посвящать в свои дела соседей, хотя на лавках, поставленных возле каждой калитки, в хорошую погоду с утра устраиваются седобородые старики в лохматых папахах и выцветших черкесках и часами, опираясь подбородком о набалдашник сучковатой палки, греются в лучах жаркого солнца и беседуют, как правило, о давних делах. Но не чураются и сегодняшних проблем, особенно если это касается молодежи, которая совсем не такая, какой они хотели бы ее видеть…
Блюдя старинный осетинский обычай, они при приближении прохожего чинно встают и торжественно приветствуют его, вконец смущая отвыкшего от таких почестей незнакомца. И если человек не посвящен в местные обычаи, он багровеет от прилившей к лицу крови и, неловко бормоча ответные приветствия, ретируется восвояси. Хуже будет, если он остановится и задаст какой-либо вопрос. Тут его начнут упорно приглашать в ближайший дом, и спеши человек хоть на свои похороны, ему отсюда в ближайшие три-четыре часа не вырваться. Он будет сидеть за наспех накрытым столом на почетном месте, и старики станут провозглашать тосты, обращаясь, в первую очередь, к нему, и их, этих тостов, страшно много, и совершенно нет возможности пропустить хотя бы один, ибо это оскорбит старцев, и, в конце концов, незнакомец встанет из-за стола в таком состоянии, когда все люди на одно лицо. А старики, отдав дань обычаю гостеприимства, вновь устроятся на солнышке, поразительным образом сохранив ясность взгляда и трезвость мышления, и продолжат с того самого места, на котором они остановились, рассказы о подвигах дедов и прадедов, о далеких и опасных походах в Турцию и Иран, из которых наши предки или вовсе не возвращались, или приезжали с золотом, коврами и с закутанной в черную паранджу красавицей-турчанкой.