Наступило растерянное молчание. Перед нами стояла чистенькая, аккуратная, в длинном, до щиколоток, платье и в темной вязаной кофте старушка. Руки ее прижимали к груди старенькую сумочку с поблекшими бляшками. Среди немок, элегантно одетых, она выглядела старомодной. Но нас удивил не ее вид, а речь с необычными, какими-то сказочными интонациями. Добрые, по-старушечьи внимательные, проницательные глаза ее с неподдельным интересом и искренностью смотрели на оторопевших парней.
— Да, мы из Советского Союза, — ответил Алан.
Она посмотрела на него и не словом, а взглядом выразила восхищение его ростом.
— А из каких вы мест, золотко?
— Из Орджоникидзе.
Она огорченно покачала головой:
— Не знаю такого города, родненькие, не знаю. Во многих местах России побывала, а вот такого города не помню. Старость, вы уж извините.
— А вы сами… — я боялся обидеть эту крохотную старушку и не знал, какое слово употребить, чтоб не задевая ее чувств, выяснить, не эмигрантка ли она.
— Согражданка я вам, согражданка… Вы-то, счастливцы-молодцы, давно ль из России?
— Скоро два месяца.
— И когда домой?
— Через неделю будем в Москве.
— В Москве-матушке?! — старушка смешно всплеснула руками и пригорюнилась. — Я родом из Петербурга, — вздохнула она, точно вспоминая что-то далекое-далекое, почти забытое. — Княгиня я. — И, спохватившись, с испугом проговорила: — Может, вам это неприятно слышать…
— Ну что вы, очень даже приятно, — успокоил ее Казбек.
Старушка несколько воодушевилась:
— Я, родненькие, одна из последних живых княгинь России.
Вернувшись со стоянки, Эльза подошла ко мне, взяла под руку и тоже стала слушать княгиню. Старушка говорила немножко нараспев, словно сказку рассказывала, а не о своей горестной судьбе.
Выезжая в семейном экипаже из дворца, в котором родилась и провела детство, девушка в белом, с пышной юбкой, платье, конечно, замечала и нищенок, и бедный люд, и подвыпившего мастерового, но ей и в голову не приходило, что у людей может быть беспросветная жизнь и острая нужда. И никаких надежд на будущее. И нищенка, и голодный мужик, смотревший вслед экипажу изумленными глазами, и мальчишка, разносчик газет, — все они казались призрачными существами, которых не гнетет их положение, — уж такими уродились, — и для которых привычны их заботы. Не ропщут же деревья, что они родились деревьями? Не жалуется же птица, что она птица? И летает она и поет свою вечную песню, наслаждаясь солнцем и упругим воздухом, легко взмахивая крыльями, возносящими ее над домами и деревьями. Маленькая княжна пребывала в грезах, не подозревая о той стороне реальной жизни, которое до времени было скрыто от нее, но с которой судьба уже уготовила ей встречу, и не одну.
Рассказывая о своей жизни, она невольно поведала нам и о том, что в пору ее молодости старались свои мысли передавать в изысканной форме, чтобы доставить собеседнику удовольствие и построением фразы, и интонациями, оживить свой рассказ легким юмором и множеством тончайших нюансов… Когда ей исполнилось семнадцать лет, любящие папа и мама задумали показать своему чаду Кавказ. Как они и ожидали, он очаровал ее. Особенно пришлись ей по душе поездки на фаэтоне вдоль Терека.
— Терека?! — в один голос воскликнули мы.
— Да, есть такая река в Дарьяльском ущелье, — пояснила она. — На этой же реке расположен и город Владикавказ, где мы тогда гостили.
— Владикавказ?! Но вы сказали, что не знаете такого города. Это Орджоникидзе.
— Как?! Орджоникидзе — это Владикавказ? — глаза у старушки округлились. Но… почему? Впрочем, я, кажется, догадываюсь. Так вы оттуда?! — она бросилась обнимать нас. — То-то, я смотрю, все чернобровые… Как я завидую вам. Я так любила этот чистый, будто воздушный городок, в объятиях гор. А фаэтоны! Едешь по узкому ущелью, так мелодично цокают копыта лошадей. Здоровенный горец взмахивает плеткой, ни разу не опуская ее на круп лошади. И так легко дышалось! Ветер приносил аромат альпийских лугов, и от него слегка кружилась голова. О, я ничего не придумываю, это действительно было так, хотя теперь, когда в городах задыхаются от гари, уже трудно поверить в это чудо.
Старушка словно возвратилась в пору своей молодости, всем своим существом она почувствовала себя юной княжной, которая танцевала на балах, прогуливалась по весеннему, цветущему саду и вечерами у распахнутого настежь окна мечтала об увлекательных путешествиях. И вскоре путешествие состоялось.
— Ах, знали бы вы, какую роль в моей жизни сыграл ваш уютный городок, — продолжала она. — Страсть к фаэтонам и стала причиной неожиданных перемен в моей судьбе. В поездках меня сопровождал грузинский князь, неделю, вторую… Он не сводил с меня глаз, жгучих, влекущих, — старушка смущенно засмеялась. — Я не боялась его. Для меня грузинский князь был такой же экзотикой, как и горы. Князь несколько раз заговаривал со мной о своих чувствах. Я же в ответ лишь смеялась. Не зло, конечно. От того лишь, что легко было на душе и что я имела над ним такую власть. Что я, семнадцатилетняя девушка, понимала в сердечных делах? А князь становился все нетерпеливее, все настойчивее. Но потом убедился, что в невинной душе он не встретит сочувствия. Ну и… — она умолкла, глядя куда-то вдаль.