— Это все?
Его голос был таким хриплым, что сам по себе звучал как музыка.
— Нет, — шагнув вперед, я откинула голову назад, чтобы посмотреть на него снизу вверх. — Пошел ты, Риск Келлер. Дерьма ты кусок. Вот теперь все, мудак.
Теперь я закончила.
После этого повернулась и зашагала прочь от Риска. Войдя в закусочную, прошла прямо в туалет для персонала и закрыла за собой дверь. Прижала кулаки к глазам, чтобы не заплакать. Я пыталась делать глубокие вдохи и выдохи, но желание разрыдаться переполняло. Сползла по двери и уселась на пол. Подтянула колени к груди, пытаясь унять ужасную боль. Это не имело ничего общего с приступом астмы… все из-за разбитого сердца.
Риск каким-то образом сломал меня. Снова.
Глава 8
Риск.
Я был никчемным, гнилым куском дерьма.
И знал это без чьего либо напоминания. Эйнджел, однако, думал иначе и рассказывал, каким мудаком я себя выставил всю дорогу до дома Мэя вчера вечером. Но и на этом не остановился… Когда на следующее утро я спустился на кухню, чтобы приготовить что-нибудь поесть, он уже был там. Пристально посмотрел на меня, отпивая чай из кружки. Я даже почувствовал, как челюсти сцепились в замок, что бы ничего не сказать и ушел из кухни голодным, что бы убраться подальше от осуждающих глаз Эйнджела. Меня пугало, как он мог иногда смотреть, как будто точно знал о чем ты думаешь.
Мне и без того было плохо.
Мы договорились, что останемся в доме Мэя, пока на следующей неделе в Лондоне не состоится первый из трех наших концертов на стадионе Уэмбли. Хотелось ощутить ностальгию по лучшей части нашего детства, которой был этот дом и пристроенная к нему студия. Эйнджел тоже хотел побывать там, где мы выросли, поэтому согласился спать с нами в одном доме, но думаю, пожалел об этом после того, как накануне вечером, я был таким мудаком по отношению к Фрэнки. Я понял. То, что я сделал… это был не я. То был придурок, который хотел отомстить женщине за то, что она задела его чувства перед группой детей.
Я был такой задницей.
Эйнджел сказал мне не делать того, о чем пожалею, но я пошел и сделал именно это. Поступил так с Фрэнки и теперь чувствовал себя жалким. Ощущения не из приятных. Это было не из разряда «да провались ты пропадом, за то, что причинила мне боль». Я сожалел о том, что наговорил.
Я облажался.
Испортил шанс на хорошие отношения с женщиной, которая не заслужила такого обращения. Знал, что должен извиниться, даже встать на колени, если потребуется. Нужно было умолять о прощении ту, которую уважал и ценил.
***
Я провел весь день с ребятами в старой студии, пытаясь привести мысли в порядок. Тогда и начал писать песню, для которой еще не было названия. Всего несколько слов, но не нужно быть гением, чтобы понять, откуда я черпаю вдохновение. Как и большинство других моих песен, они были навеяны некогда любимой Музой, жизнь которой по-прежнему протекала в Саутволде.
— Мне не могут надоесть твои зеленые глаза, твоя нежная кожа, твоя милая улыбка.
Прочел Эйнджел вслух то, что я написал, заглядывая мне через плечо.
— Итак, еще одна песня для Фрэнки в разработке, да?
Ответа не требовалось и я вернул внимание к блокноту, в котором делал записи.
— Разве ты не чувствуешь себя лицемером, чувак? — Поинтересовался Эйнджел. — Написать столько песен о ней, а потом отнестись, как к пустому месту, при первой встрече? Как по мне, это поведение труса.
Очень хотелось ударить Эйнджела по лицу, но не мог. На что злиться? На правду? Меня бесил не он, а я сам.
— Я облажался, — признал я. — Знаю, она не заслужила ничего из того что было сказано.
— И что ты собираешься делать?
Нахмурившись, я взглянул на Эйнджела.
— Написание песни о ней ничего для не изменит. Это пойдет на пользу нам, потому что наши песни — хиты. Даже если песня не сработает для нас, ее исполнят другие. Для этой девушки написаны несколько самых прекрасных песен в мире, а она, возможно, даже не знает об этом.