Я напевал мелодию, которая застряла у меня в голове. Нужно записать пока не забыл. Загнул рукав, открывая одну из многочисленных татуировок. От внутренней стороны левого предплечья до запястья у меня на руке был чистый нотный лист. Я часто думал о музыке и приходилось записывать её, чтобы не забыть. За много лет на моей коже были написаны тексты практически всех наших песен и ноты. Татуировка в виде нотной страницы давала возможность ничего не упустить, пока не перенесу все на бумагу. Я написал ноты на разлинованной поверхности кожи, а затем набросал текст песни, мелким шрифтом на тыльной стороне ладони, перманентным маркером с тонким наконечником.
Конечно, можно было использовать приложение «Заметки» на телефоне, но писать слова и музыку на руках и предплечьях было своего рода ритуалом. Никогда не писал полные тексты песен на теле, только слова, может быть, предложение или два. Однако, каждая песня, которую, в итоге, сочинил, была основана на слове или фразе, записанной на коже. Я уже не смогу избавиться от этой привычки.
В какой-то степени это был талисман на удачу.
— Никогда не достаточно. — Мэй наклонился и прочитал слова, которые я только что написал на руке. — Новая песня?
Я качнул головой.
— Начальная стадия, просто провожу небольшой мозговой штурм.
Мэй схватил меня за руку, слегка повернув, чтобы увидеть внутреннюю сторону предплечья. Прищурил глаза, сосредоточился на нотах, нарисованных на моей руке и пропел мелодию себе под нос, что бы засела в голове. Я пригнул голову, когда он полез в багажник и схватил футляр для гитары. Хейс отчитал его за отстегнутный ремень безопасности, пока мы ехали, но Мэй его проигнорировал.
Выпрямившись, он открыл футляр и достал свой Fender Jazzmaster (прим. пер.: модель электрогитары), который взял с собой в поездку на машине в Лондон. У нас было интервью на «Rock Stop» — огромном шоу подкастов, в котором хотела участвовать каждая рок-группа. Они брали у нас интервью раз шесть и каждый раз за этим следовала хорошее освещение в прессе.
Вместо поезда, мы решили ехать на машине. Менее хлопотно, потому что это был не общественный транспорт. Мне нравилось, ехать на машине, так я мог писать песни без помех — это то, ради чего я живу.
Мэй достал из кармана свой медиатор, у него их всегда было с десяток. Один для игры, а запасные для фанатов, с которыми мы могли столкнуться. Он проверил гитару, отрегулировал, а затем сыграл ноты, которые я написал. Мне нравилось как ноты звучали в голове, но когда Мэй проиграл их на Fender, то словно оживил несколькими простыми движениями запястья. Хейс был за рулем. Как только Мэй начал играть, Эйнджел, на переднем сиденье, полез в сумку и достал любимую пару барабанных палочек.
Он начал делать свою импровизацию, основанную на том, что играл Мэй.
— Конечно, я должен быть за рулем. Я тоже хочу играть.
Я фыркнул на возмущение Хейса, но понимал, что он чувствует. Вокалистом и гитаристом был я, ритм-гитаристом — Мэй, а бас-гитаристом — Хэйс. Большую часть работы над некоторыми песнями брал на себя Мэй, потому что, когда мы выступали, я проводил чертовски много времени, общаясь с аудиторией и бегая вокруг, как курица без головы. Единственным человеком, который никогда не менял инструменты на сцене, был Эйнджел. Он хорошо умел играть на гитаре, был прекрасен на клавишных, но на барабанах творил магию. Потянувшись в сумку Эйнджела, я достал разные виды чистой нотной бумаги, которую он всегда носил с собой для таких случаев.
Я начал записывать то что играл Мэй.
Он начал с моих заметок, затем импровизировал и вдруг один аккорд в середине небольшого сета вызвал у меня озноб. Это изменило всё представление. Ничего не сказав, я просто позволил ему продолжать. Он повторял одни и те же аккорды несколько раз, пока не хотелось добавить что-то новое.
Потом я сконцентрировался на Эйнджеле, взял нотный лист для ударных и стал записывать то, что слышал по ходу звучания. Поскольку он не играл на настоящих барабанах, я не мог слышать музыку как он. Мне было понятно, на какую клавишу он бьёт, когда барабанит по инструменту, но поскольку барабанный бой не был моим талантом, то приходилось немного напрягаться, чтобы услышать, как он это делает.
— Эйнджел, — произнес я. — Пятая нота, напольный том или средний?
— Ни то, ни другое, высокий.
Вот о чем я говорил: если бы он играл на своих барабанах, я бы услышал разницу. Эйнджел повернулся на месте, посмотрел на лист, на котором я писал, и сказал:
— Брат, нет. Отдыхайте на четырех тактах, а это, — он указал на десятую ноту, — должно быть ударной установкой, а не хай-хетом.