Сэнд бледнеет, когда кровь третий раз за день устремляется на юг, и член мгновенно каменеет в штанах. Приходится запахиваться мантией, чтобы скрыть этот стыд, или отворачиваться.
— Тебе что, холодно? — допытывается Элани. Кажется, ей даже в голову не приходит, что у двух разнополых эльфов, вынужденных жить бок о бок, могут возникнуть некоторые проблемы во взаимоотношениях.
— С чего ты решила? — собственный голос кажется надломленным, высоким на первой ноте, будто ему дверью что-то прищемило — в принципе, морально так и чувствуется. Только на месте мизинца находится его гордость.
Элани закатывает глаза, затем хмурится — подвох чувствует. Сэнд почти готов взвыть от раздирающих душу стыда, похоти и брезгливости уже к самому себе.
— Ты постоянно кутаешься в мантию. Ветер крепчает, это правда. Скоро придётся уйти с болот, если хотим выжить.
— А как же Гариус? — Сэнд хлопает глазами, на миг забывая о проблемах интимного характера. Элани пожимает плечами и грустно вздыхает.
— Скоро не найдётся такого места, где о нём не будет слышно.
— Нам нужны союзники, — нехотя признаёт Сэнд и встречается с понимающим взглядом Элани: понадобилось много времени, чтобы им примириться друг с другом — а что говорить о незнакомцах с непонятными мотивами?
— Мне и с тобой хорошо, не знаю. Решай сам.
Её голос тихий и застенчивый, но сердце в груди бьёт в набат: «Это твой шанс, старина!», и Сэнд прочищает горло, как на выпускном экзамене.
— Думаю, следует разузнать, чем сейчас занимается армия Невервинтера — вряд ли они останутся в стороне. Но не сейчас, — добавляет он. — Сейчас дожмём твоего старейшину, как хотели.
Радуется она тоже бурно, как ребёнок, но хоть обниматься не лезет — он бы умер на месте. Сердце трепещет, и перед глазами встаёт пелена. Героем партизанской романтики ему, конечно, не стать: на бродяг они не похожи, пахнут лучше и точно не учатся оскорблениям на языке друидов, пока сидят в засаде. Однако и Элани не тянет ни на девушку в беде, ни на боевую подругу в бронелифчике. Реальность жестока, но он всё равно каждое утро просыпается с явной надеждой на контакт куда более тесный, чем взаимный обмен усилениями.
На руку им играют смекалка и эффект внезапности. Заряжая ум и тело заклинаниями, они действуют быстро и скрываются в лесах — опыт борьбы друг с другом тоже идёт только на пользу. Призванное зверьё топчется по прохудившейся обуви и жуёт подол мантии, но Сэнд отчего-то до сих пор держит себя в руках и только смотрит, как Элани с нежностью нянчит ручного барсука за очередную подставу на тракте. Только сейчас, спустя сотню лет, он чувствует жизнь в собственных венах, видит, каков мир вокруг, и нисколько не сожалеет о принятом решении — ну почти.
— Первым делом в Невервинтере отмоюсь и куплю новую мантию, — делится своими планами Сэнд в последнюю ночь перед отходом с болот. — Покажу тебе «Жемчужину севера», лучшие таверны — поди, южное вино ни разу не пила?..
Он разглагольствует под её молчание, однако в темноте не видно лица, чтобы прочитать эмоции — обычно Элани их не прячет, а наоборот, охотно демонстрирует, — поэтому говорит всё больше, чувствуя себя идиотом. Денег у них нет, пройти в город в таком потрёпанном виде будет проблематично, но поднимать очередные проблемы, когда за ними гоняется армия тьмы, тоже не хочется.
Тёмная фигура на соседнем лежаке едва шевелится — не спит, значит.
— Мне тоже не хочется уходить.
Сэнд сглатывает, замолкая и кивая темноте. Живя бок о бок, поневоле начинаешь читать своего напарника, как открытую книгу, но от этого становится только больнее. Оба знают, что разойдутся в Невервинтере навсегда: Сэнд не выдержит, ему цивилизация по душе, а Элани вернётся в леса и примкнёт к другому Кругу — но и мечтать же не вредно?
Элани поднимается с лежака и ложится рядом. Она тёплая, трепетная и живая, а Сэнд и не помнит, когда в последний раз вот так с кем-то обнимался. Пока она не передумала, он сцепляет с ней руки и глядит в глаза, мысленно посылая все те слова, что давно копятся на душе. Пусть тьма укрывает их, Сэнд всё равно помнит каждую черту лица, высокие скулы, бронзовую кожу и медные волосы. Для него она пахнет вековым лесом, свободой и бессмертной юностью — и если это их последний день вместе, то он должен быть самым лучшим.
Она тоже это чувствует и не сдерживается, пусть и дрожат руки, а сердце колотится, будто давно наружу выпрыгнуло. Сэнд проводит пальцами под её мешковатой мантией, изучая каждый дюйм мягкой кожи, и подбирается выше, чтобы провести большим пальцем по затвердевшему соску. Её стон он ловит губами и, будто получив разрешение, задирает подол — некогда избавляться от одежды, — свою мантию сбрасывает и кладёт Элани на неё.
— Только не торопись. Я не… — она очаровательно теряется в словах и наверняка вся горит от смущения, и Сэнд всё прекрасно понимает. Сразу исчезает то дикое, животное притяжение, оставляя за собой одну лишь нежность. Сейчас даже смешно вспоминать, что он собирался разодрать её, как волк ягнёнка.
Пальцы очерчивают линию от талии до внутренней стороны бедра, дразнят, а затем касаются мягких складок, чувствуя, насколько влажной она стала. Элани пытается свести ноги, но Сэнд и не думает убирать руку, давит и ласкает, пока она не расслабляется. В штанах стоит уже крепко, до боли, но он каким-то чудом держится, чтобы всё как всегда не испортить.
Когда Элани с криком хватается за его одежду, как за спасительную соломинку, а бёдрами приникает ближе к руке, умоляя не останавливаться, Сэнд снова находит её губы и подводит к краю чувственно, без спешки. Даже в темноте глаза блестят; языком он очерчивает её улыбку и никак не может насытиться — нужно куда больше больше, куда ближе.
— Ты позволишь?
Он не вынесет, если она пожалеет на утро — или же откажет. В голове царит бардак из противоречивых чувств, которые лишь чудом сдерживает страх и рыцарская честь. Однако Элани быстро кивает, не в силах произнести внятный ответ, и помогает стянуть с него нательную рубаху. Волосы лезут в глаза, мешают любоваться ею, расслабленно раскинувшейся под ним; штаны приходится приспустить — сил уже нет терпеть.
Она слишком узкая — кажется даже, что их желания не совпадут с действительностью, — и Сэнд призывает всё оставшееся терпение. Хочется, чтобы эту ночь она вспоминала всю жизнь, даже если будет в объятьях другого. Её пальцы сжимают его предплечья — наверняка утром там будут синяки, — однако с губ не срывается ни стона, ни всхлипа: его дикая подруга куда сильнее, чем кажется на первый взгляд.
Когда он входит до конца, оба расслабляются, но затем Сэнда охватывает жар, будто бездействие вот-вот его прикончит. Отмерив ей время на вдох и выдох, он тянется назад и входит обратно куда быстрее, выбивая из Элани громкий возглас.
— Слишком? — точно обжёгшись, Сэнд замирает — только кого он обманывает? Останавливаться уже поздно.
— Нет… то есть, да… Не останавливайся, — выдыхает она, цепляясь и царапаясь, пока мышцы привыкают к растяжению.
Для Сэнда это слишком: он так долго воображал этот момент, что, получив желаемое в реальности, не может справиться с эмоциями. Вновь перед глазами пелена, а в голове — блаженная пустота. Лишь сбившееся на двоих дыхание напоминает, что они ещё живы. Сэнд сжимает её бёдра, чтобы положение было удобно ему, и рычит ей в шею, то кусая, то зализывая кожу, будто извиняясь. Боль от вцепившихся в предплечья пальцев только быстрее подводит к кульминации, и Сэнд, толкнувшись до упора последний раз, резко подаётся назад, кончая на неё.