На шум в зале она выглянула в щёлку занавеса. Тёплый июнь теребил листву на деревьях. День клонился к закату, взывая к действию тучи лесных комаров, посему гости сидели неспокойно, то и дело хлопая себя по щекам и по лбу.
— Любезные дамы и господа, действие начинается! — вскричал со сцены Иван Осипович. — Но перед сим желаю порадовать вас супризной встречей с именинницей.
Воздев вверх руки в белых перчатках, он три раза хлопнул в ладоши. Повинуясь сигналу, двери дома распахнулись и два конюха вынесли на руках кресло со старой барыней. Наташа услышала, как по скамьям с гостями прокатился общий вздох, потому что выглядела Милица Петровна устрашающе. Для вящей красоты её горничная не пожалела на лицо барыни белил и румян. Милица Петровна тряслась, вращала глазами и издавала утробные звуки булькающей болотины.
Фрейлина Порецкая, что сидела у самой сцены, незаметно перекрестилась.
Иван Осипович взмахнул белым платком, и тотчас за сценой Васька-дударь затянул на рожке столь заунывную песню, что ему ответствовали коровы в дальнем конце усадьбы.
Заробев до дрожи в коленках, Наташа вышла на подмостки, едва не сверзившись меж двух греческих колонн, сотворённых из крашеных брёвен.
Дальнейшее она запомнила плохо, потому что думала только о руках и ногах, внезапно ставших огромными и неповоротливыми, и о том, чтоб вовремя произнести нужные слова. Хор дев постоянно сбивался на крик, а Циклопус Ерёма вместо того, чтобы зверски скалиться, умильно шлёпал губами и пьяно улыбался.
Самое страшное случилось напоследок, когда мужики разожгли в медной бадье огненную пучину. Для верности кузнец подсыпал на дно немного дымного пороха. При виде огненного столпа, взметнувшегося выше кроны могучего клёна, старая барыня Милица Петровна дёрнулась всем телом, засучила ногами и испустила дух.
Суля несчастье, на куст возле людской опустился ворон. Недавно поморосил дождик, и вороньи перья чёрным пятном маячили в зелени мокрой листвы.
— Кыш, поди прочь! — взмахнула полотенцем Наташа, но ворон не улетал. Сидел и смотрел смородиновыми глазами на похоронную суету.
Стряпуха с ног сбилась, готовя поминальный стол. Кутью варили вёдрами, обильно поливая мёдом горячее варево. Золотистыми стогами возвышались горы блинов на блюдах. Иван Осипович принимал гостей с траурной повязкой на рукаве. Всем дворовым бабам и девкам велено было повязать тёмные платки и ни в коем случае не выказывать веселья, обещая порку тому, кто забудется и хихикнет.
Старую барыню не любили, поэтому, несмотря на запрет, дворня исподтишка зубоскалила. Нет-нет, да и блеснёт глазами какая девка на парней али парни вослед кому солёное словцо бросят. Одна Наташа заливалась слезами реки-реками. Да не по барыне — по себе, потому что вместе с барыней погребали в землицу и обещанную вольную грамоту. Разве ж барину до холопки теперь?
Она не поверила своим ушам, когда горничная со стуком ворвалась в людскую и затараторила:
— Где ты прячешься, Наташка? Я весь дом обыскала. Барин зовёт, живой ногой беги к нему в кабинет. Да пошевеливайся!
Наташа наскоро ополоснула зарёванное лицо и туго повязала под подбородок чёрный платок. Руки и ноги отказывались служить, а сердце ухало в груди медным колоколом, что впору на колокольню вздымать.
— Господи, помоги! Господи, защити! Господи!!!
Из-за двери она услышала раскатистое чихание, три раза перекрестилась и вошла.
Иван Осипович стоял у окна с раскрытой табакеркой в руках и утирал глаза батистовым носовым платком. На нём был надет синий кафтан узорчатого шёлка, отделанный на манжетах пышными кружевами, и домашний паричок с короткими буклями.
— Звали, барин?
— Звал. — Он захлопнул табакерку и осанисто выпрямился. — Я зело доволен твоим актёрством.
Чтобы не закричать от радости, Наташе пришлось стиснуть кулаки, горячие от нервного пота.
— Посему… — Иван Осипович сделал лёгкий поклон в сторону кресла, и Наташа только сейчас обратила внимание, что там сидит фрейлина Порецкая, — … посему уступаю тебя Ангелине Иосифовне. Будешь актёркой в её домашнем театре. Завтра же, сразу после похорон, отправишься в её тверское имение.
Кончик хлыста ловко и звучно ударил по икрам ног, огненной змейкой прогнав кровь по жилам. Содрогнувшись от боли, Наташа растянула губы в улыбке и подпрыгнула. Плакать и кривить рот запрещалось под страхом наказания. Улыбка и только улыбка.
В большой светлой зале стояла духота. Окна плотно закрыты, вдоль стены приделана палка, за которую надобно держаться, чтоб не упасть, когда машешь ногами. Рядом разучивали танец ещё с десяток девушек, все на подбор одного роста и одного веса.