— Эй, мужик, помоги! Прими от меня людей, а то перевернусь!
Маркел увидел барина в шлафроке с намокшим мехом. С веслом в руках тот стоял на одном колене и пытался удержать на плаву тяжелогружёную лодку.
— Давай переваливай! — Маркел показал рукой на свободное место, и в сей же миг через борт плюхнулась толстая баба в исподнем белье. Видать, потоп застал её во время сна.
— Куда, дурища?! Держись за борт! — заорал барин.
Вздымая брызги, баба заколошматила руками по воде, раскачивая утлый чёлн, с которого выпрыгнула.
Ялик Маркела был поболе и поустойчивее. Люди с его кормы тянулись к бабе, кричали, пытались поймать её за волосы. Но куда там!
Сильно ударив ладонями по воде, она ушла под дно лодки.
Потом внезапно вынырнула с другой стороны челна. Над водой сверкнул широко распахнутый в крике рот. Вращая глазами, баба задыхалась и трепыхалась, как рыба в сети.
— Ах, чтоб тебя разобрала нелёгкая! Хватайся! — рывком барин сунул ей лопасть весла.
«Зря он», — мелькнуло в голове у Маркела, но поздно, потому что баба вцепилась в весло, повиснув на нём всем телом, и не успел барин охнуть, как сверзился вниз. Наверное, он ударился виском об угол, потому что внезапно побелел и опрокинулся на спину, распуская по воде полы шлафрока.
К полудню вода начала спадать. Бледное солнце осветило разбитый в щепы город, где брёвна раскатанных изб мешались с мраморными статуями Летнего сада, павшей скотиной и утопленниками.
Ночью государыня Екатерина Алексеевна служила молебны и коленопреклонённо била поклоны перед иконами, а днём, испив кофею, села за начатое письмо немецкому профессору Гримму, с коим имела многолетнюю переписку:
«Порыв ветра разбудил меня в пять часов. Я позвонила и мне доложили, что вода у моего крыльца и готова залить его. Я сказала: если так, то отпустить часовых с внутренних дворов, а то, пожалуй, они вздумают бороться с напором воды и погубят себя; сказано — сделано; желая узнать поближе, в чем дело, я пошла в Эрмитаж. Нева представляла зрелище разрушения Иерусалима. По набережной, которая ещё не окончена, громоздились трёхмачтовые купеческие корабли. Я сказала: “Боже мой! Биржа переменила место, графу Михаилу придётся устроить таможню там, где был Эрмитажный театр”. Сколько разбитых стёкол! Сколько опрокинутых горшков с цветами! И как будто под стать цветочным горшкам на полу и на диванах лежали фарфоровые горшки с каминов. Нечего сказать, тут таки похозяйничали!
И к чему это? Но об этом нечего и спрашивать. Нынче утром ни к одной даме не придет её парикмахер, не для кого служить обедню и на куртаге (царском приеме) будет пусто… Обедаю дома: вода сбыла и, как вам известно, я не потонула»[29].
Днём в Зимний дворец призвали для ответа полицмейстера Чичерина. Расхаживая по кабинету — от ярости не сиделось, императрица метала громы и молнии.
Чичерин стоял ни жив ни мёртв и через два дня скончался, не вынеся позора.
После наводнения 1777 года были изданы «Правила для жителей — что делать в минуту опасности». В них, в частности, сообщалось, что теперь о приближении стихии будут предупреждать «пальбой из крепости и сигнальным флагом днём и фонарями ночью».
Когда мокрый, продрогший Маркел прибрёл в родной двор, сыновья схватили его под руки и повели по лестнице вверх, на чердак, в кладовую, где хранилась всякая рухлядь. В самом доме вода стояла по щиколотку. Домотканные коврики плавали поверху.
Наташа накинула ему на плечи тулуп и с заплаканными глазами крепко прижалась к плечу:
— Не чаяла и свидеться.
Он так измучался, что даже не мог говорить. Всё, на что хватило сил, это рухнуть на сундук с толстым сенником.
Наташа всунула в руки кружку с горячим сбитнем:
— Прими, Маркелушка, попей, чтобы согреться.
Он вяло удивился, как она ухитрилась развести огонь, если печь мокрая, но допытываться не стал. Медовый сбитень мягко прокатился по внутренностям, согревая иззябший живот и грудь. Ноги и руки отяжелели. Маркел позволил переодеть себя в сухое и провалился в тёмную бездну. Спал совсем недолго и проснулся оттого, что Наташа гладила его по голове, по лицу, что-то тихонько причитая. Не открывая глаз, он поймал её руку и прижал к щеке.