— Но тебе придётся учить меня обращаться с насосом! — улыбнулся ему на прощание Аврелий.
XXXIV
ЗА ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ ДО АВГУСТОВСКИХ КАЛЕНД
Прошло уже несколько дней после секретнейшего доклада, представленного Публием Аврелием Стацием Клавдию Цезарю и Сенату.
Как и предвидел патриций, Леонций, обвинённый не только в поджогах, но и в убийстве Антония, сидел в Мамертинской тюрьме в ожидании суда, который обещал быть долгим и зрелищным: бездомные требовали соответствующей компенсации ущерба. От имени погорельцев и в их защиту собирался выступить кузнец по прозвищу Зверь.
Гораздо труднее оказалось найти защитника для поджигателя. Почти верный обвинительный приговор отпугивал не только адвокатов, но и тех предприимчивых горожан, которые уже запаслись складными скамейками и подушками, чтобы сдавать их в аренду на время судебного заседания.
Однако после обвинений в таких ужасных преступлениях вполне можно было ожидать, что Леонций совершит самоубийство, и это свело бы на нет их усилия.
В любом случае утром в день овации в просторном домусе на Виминальском холме никто не хотел ворошить пошлое: в этот день Рим чествовал свои легионы, и все хотели принять участие в этом большом событии.
— Ты готов, мой господин? — спросил Кастор, появившись на пороге.
Сенатор кивнул.
Иберина закончила укладывать складки тоги так, чтобы хорошо видна была латиклавия.
Филлида набросила ему на плечи вышитый плащ и закрепила его двумя фибулами из оникса.
Астерия завязала ему шнурки на чёрных сенаторских сапогах.
Нефер надела Аврелию на указательный палец правой руки перстень с рубином, и, наконец, подбежал Азель, желая нанести последний штрих и снять волосок, упавший во время бритья.
Восемь носильщиков-нубийцев ожидали хозяина возле паланкина. Сенатор расположился на подушках, и тотчас целая армия глашатаев и опахальщиков выстроилась впереди паланкина, а все остальные рабы в строгом порядке встали позади него.
Парис был весьма озабочен: ведь во время церемонии дом останется практически без охраны. Никто из домочадцев не хотел отказываться от предстоящего зрелища — впечатляющего шествия по празднично украшенной виа Сакра легионеров, которые сделали Город непобедимым, принесли ему славу и повсюду, даже в самой дальней провинции, заставили почитать, словно божество.
В силу какой-то странной игры разума даже рабы и военнопленные, побеждённые и униженные Римом, в этот день чувствовали свою принадлежность к нему и в какой-то мере разделяли частицу его славы…
— Все готовы, хозяин! — произнёс, наконец, управляющий, отирая вспотевший лоб.
Аврелий подал команду, и процессия, начав движение, неспешно и торжественно растянулась по всей викус Патрициус.
Неистовым рёвом «Да здравствуют легионы!» встретил народ прославленных воинов, шествовавших под звуки медных труб и грохот барабанов.
Среди приветствующей их публики были мужчины и женщины всех народов, всех религий и всех языков. Не существовало больше никаких разрозненных провинций и своевольных племён. От Африки до Британии, от Геркулесовых столбов до крепостей Севера весь мир назывался теперь только одним словом — Рим.
Да здравствует полководец Валерий! — надрывалась толпа, приветствуя героя.
С тех пор как триумф сделался привилегией императора, овация стала выражением высшей поче-сти, на которую мог рассчитывать римский гражданин.
«Ничто и никто не может теперь свергнуть Валерия с высот Олимпа», — подумал Аврелий, испытывая в эти минуты восторженную любовь к другу, которую, казалось, утратил навсегда.
И всё же триумфальное шествие, хоть и великолепное, довольно скоро прискучило сенатору.
Поаплодировав некоторое время, сидя на стуле без спинки, Публий Аврелий, как всегда нетерпеливый, принялся рассматривать публику. Те же лица, что и всегда, заключил он, глядя на своих коллег, и на них, как всегда, надменная гордость и выставляемая напоказ гравитас, призванная скрыть пороки и омерзительное вырождение…
Взгляд его упал на старого друга и учителя — императора Клавдия, хромого заику, над которым когда-то все смеялись, а теперь целые народы превозносили как божественного Цезаря, властелина Рима и хозяина мира.
В пурпурном плаще он сидел под балдахином, за спиной стояли ликторы, но рядом не было консула, потому что со смертью Метрония должность пока оставалась вакантной, и Клавдий не спешил назвать имя преемника.