«Это была молодая девушка редкой красоты, и столь же милая, как и исполненная веселости. И проклят будь час, когда она увидела и полюбила живописца, и вышла за него замуж. Он – полный страсти, трудолюбивый, суровый, нашедший уже себе возлюбленную в своем Искусстве; она – молодая девушка редкой красоты и столь же милая, как и веселая: один свет и улыбки, резвость маленькой ласточки; любящая и ласкающая все; ненавидевшая только Искусство, бывшее ее соперницей; ничего не боявшаяся, кроме палитры и кистей и других противных предметов, лишавших ее мужа. Ужасным делом было для этой женщины слышать, как живописец поговаривал о своем желании нарисовать даже свою молодую супругу. Но она была покорна и послушна, и кротко сидела, в продолжение целых недель, в мрачной и высокой комнате башни, где свет проникал на бледное полотно только с потолка. А он, живописец, видел свою славу в этой работе, которая с часу на час, со дня на день приближалась к концу. И это был человек полный страсти, и странный, и задумчивый, который терялся в мечтах до такой степени, что не хотел видеть, как свет мрачно проникавший в эту уединенную башню, иссушал здоровье и веселость его жены, которая таяла видимо для всех, исключая его. Между тем, она улыбалась всегда, и всегда не жалуясь, потому что она видела, какое жгучее и полное наслаждение находил в своей работе художник (который пользовался громкой известностью) и как он работал день и ночь, чтобы нарисовать ту, которую он любил так сильно, но которая со дня на день делалась все слабее и бледнее. И в самом деле, те, кто видел портрет, говорили тихим голосом о его сходстве, как о могущественном чуде и как о доказательстве силы художника и его глубокой любви к той, которую он рисовал так дивно хорошо. Но под конец, когда работа приближалась к концу, никто не был допускаем в башню, потому что живописец до сумасшествия пристрастился к своей работе и редко отрывал глаза от полотна, даже для того, чтобы взглянут на лицо своей жены. И он не хотел видеть, что краски, которые ложились на полотно, были отняты от щек той, которая сидела возле него. И когда много дней прошло, и когда уже мало оставалось сделать, только подкрасить губы и прибавить блеска в глазах, жизнь в маленькой женщине теплилась еще, как пламя в потухающей лампе. Вот, наконец, губы были подкрашены, а глазам сообщен блеск; и в продолжение минуты художник стоял в экстазе перед работой, которую он исполнил; но еще через минуту, созерцая портрет, он вздрогнул, сделался очень бледен и был поражен страхом; и воскликнувши громким голосом: „Да, это сама Жизнь“, он быстро обернулся, чтобы взглянуть на свою дорогую возлюбленную… Она была мертва!»