Как я уже сказал, это был портрет молодой девушки. На портрете была изображена ее голова, плечи в том стиле, который носит техническое название стиля виньетки: живопись напоминала манеру Сюлли в его излюбленных головках. Руки, грудь и даже ореол, обрамлявших головку волос, незаметно расплывались на неопределенной глубокой тени, служившей фоном. Рамка была овальной формы, великолепной позолоты, с узорами в мавританском стиле. С точки зрения чистого искусства живопись была восхитительна. Но весьма возможно, что сильное внезапное впечатление, произведенное на меня этой картиной, не зависело ни от художественности исполнения, ни от красоты лица. Еще менее я мог допустить, что я в состоянии полудремоты мог принять эту голову за голову живой женщины. Я сразу различил подробности рисунка, а стиль виньетки и вид рамки немедленно рассеяли бы эту фантазию и предохранили бы меня от возможности даже мимолетной иллюзии на этот счет. Устремив глаза на портрет и приняв полулежачее-полусидячее положение я, может быть, целый час решал эту загадку. В конце концов, по-видимому, разгадав ее, я снова опустился на подушки. Я пришел к заключению, что все очарование этой картины заключалось в жизненном выражении, исключительно присущем только живым существам, которое сначала заставило меня содрогнуться, затем смутило, покорило и ужаснуло. С чувством глубокого и благоговейного ужаса я поставил канделябр на прежнее место. Изъяв, таким образом, из сферы моего зрения предмет, бывший причиною моего сильного волнения, я поспешно взял томик, заключавший в себе критику картин и их историю. Под номером, обозначавшим овальный портрет, я прочел следующий странный и загадочный рассказ:
"Это портрет молодой девушки редкой красоты, наделенной от природы в такой же мере приветливостью, как и веселостью. Да будет проклят тот час ее жизни, когда она полюбила и вышла замуж за художника. Он был страстный суровый труженик, отдавший все силы своей души и сердца искусству; она молодая девушка редкой красоты, в такой же мере приветливая, как веселая; она вся была свет и радость; шаловливая как молодая газель, она любила и миловала все, что окружало ее, ненавидела только искусство, бывшее ее врагом и боялась только палитры, кистей и других несносных инструментов, отнимавших у нее ее возлюбленного.
Когда она узнала, что художник хочет писать с нее портрет, она была охвачена непреодолимым ужасом. Но, будучи кроткой и послушной, она покорилась своей участи и покорно просиживала целые недели в темной и высокой комнате башни, где только полотно освещалось бледным светом, падавшим с потолка. Художник в поисках славы, которую должна была создать ему эта картина, неустанно работал над ней целыми часами, изо дня в день; страстный работник, несколько странный и задумчивый, погруженный в свои мечты, он не хотел замечать, что мрачное освещение этой башни подрывало здоровье и хорошее расположение духа его жены, которая хирела с каждым днем, что было ясно для всех, за исключением его. Между тем она продолжала улыбаться и не жаловалась ни на что, потому что она видела, что художнику, (пользовавшемуся большою известностью) картина доставляла огромное и жгучее наслаждение и он работал день и ночь, чтобы изобразить на полотне черты той, которая его так горячо любила, но которая с каждым днем слабела и теряла силы. И, действительно, все видевшие портрет шепотом говорили о его сходстве с оригиналом, как о замечательном чуде и как веском доказательстве таланта художника и его могучей любви к той, которую он так превосходно воспроизвел в своей картине. Но с течением времени, когда работа уже стала близиться к концу, доступ посторонних лиц в башню был прекращен; художник как будто совсем обезумел в пылу своей работы и почти не отводил глаз от полотна, хотя бы для того, чтобы бросить взгляд на оригинал. И он не хотел видеть, что краска, которую он клал на полотно, была взята с лица сидевшей вблизи него жены. И когда протекло много недель и оставалось только прибавить черточку около рта и блик в глазу, дыханье жизни в молодой женщине трепетало еще, как пламя в горелке угасающей лампы. И вот черточка была нанесена на полотно, блик был брошен, и художник продолжал стоять в экстазе перед оконченным трудом; но спустя минуту, продолжая рассматривать портрет, он вдруг задрожал, побледнел и ужаснулся. Воскликнув громовым голосом: – «Действительно, это сама жизнь!», он вдруг обернулся, чтобы посмотреть на свою возлюбленную супругу. – Она была мертва!"