— Пройдемся по нашему двору, — сказал он собаке.
Рой с готовностью последовал за ним.
Во дворе дождь смыл почти все следы. И все же Томи казалось, что некоторые из них принадлежат мужчине с дробовиком, — правда, они были без той косой насечки на подошве.
— Значит, он успел уже переобуться, — объяснял Томи собаке, когда они повернули обратно. — Ведь он весь промок, когда под дождем возвращался домой.
В передней Саариненов Томи поставил табуретку на место и успокоил собаку. Она задремала.
Мальчик не переставая думал о наружной двери. Странно, что она оказалась незапертой, хотя он помнил, что вроде бы проверял ее. Теперь он убедился, что дверь закрыта, сильно подергав ее. Жутко было сознавать, что совсем недавно через нее прошел кто-то бог весть с какими намерениями.
Когда Томи возвратился в гостиную, Сату преспокойно спала на диване. Он взял газету. Любительницы театра должны были прийти вот-вот, даже если завернули к кому-нибудь на чашку кофе.
Женщинам Томи решил ничего не говорить о ночном госте.
Он пришел к этой мысли, слушая ровное, спокойное дыхание Сату. Девочку не стоило пугать всем этим. Рано или поздно женщины не утерпят и проболтаются, и Сату наверняка узнает обо всем. Томи сам помнил, какое неприятное чувство возникало у него всякий раз, когда он ощущал страх в словах и голосах взрослых.
— Это дело исключительно мое и Роя, — вполголоса сказал Томи. — Оно касается лишь нас двоих, и мы будем начеку, будем зорко следить за нашими врагами.
Глава седьмая
БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ
Когда отец и мать вернулись домой, состоялся крутой разговор о собаке. В конце концов дело кое-как уладили, хотя отец был решительно против Роя.
Но сегодня по лицу матери было видно — опять что-то произошло. Она плакала: глаза у нее покраснели.
Томи черпал ложкой суп с мясом, стараясь не привлекать к себе внимание. Мать заговорит сама, если захочет. Было неприятно думать, что это из-за собаки.
— Хочешь добавки? — спросила мать.
— Спасибо, я наелся. Мы с Роем отправимся разносить торговые рекламы. Хокканен сказал, что они выходят два раза в неделю. Хватит этих денег на то, чтобы прокормить собаку?
— Не в деньгах дело, — сказала мать. — Отец боится, что зимой у тебя не хватит сил ухаживать за Роем. А ты привяжешься к нему. Избавиться от него тогда будет трудно.
Томи сглотнул.
— Отец все-таки хочет отделаться от Роя?
— Да, он уже решил, — сказала мать.
Именно это и хотел знать Томи. Отец не был пустословом. Уж если он что сказал, от слова своего не отступится. И разговаривать об этом больше не будет.
— Ну ладно, мы пошли!
Рой понял, что сказал Томи, и прыгнул к двери — уже съел свою порцию и теперь нетерпеливо ждал Томи. Но не успел Томи выйти в переднюю, как зазвонил телефон.
— Томи Лехто слушает.
С минуту в трубке молчали. Затем хриплый мужской голос произнес:
— Слушай, малец, скажи своей матери, что каждое слово насчет этой паршивой собаки верно. Спровадьте ее куда-нибудь, не то вам придется худо!
На том конце провода повесили трубку.
Из кухни вышла мать.
— Это звонил человек насчет собаки?
— Да. — Томи заметил усталость и отвращение на лице матери. И страх. — Он что, звонил много раз?
— Я не считала, — ответила мать. — Когда человек звонит и не называет своего имени, такой звонок не стоит принимать в расчет.
Конечно, это было не так. Звонки на мать действовали. И возможно, подействовали бы на кого угодно.
— Я не говорила отцу, — сказала мать. — Но если это будет продолжаться, мне придется сказать. Никогда не знаешь, чего можно ожидать от такого типа. Это может быть опасно.
Мать потеряла бы самообладание, расскажи он ей о ночном визите в переднюю Саариненов!
Томи был доволен, что сумел держать язык за зубами. Женщины Сааринены мигом доложили бы обо всем матери.
— И кто бы это мог быть? — продолжала мать, словно разговаривая сама с собой. — Этот человек, должно быть, многое про нас знает. Про собаку и прочее. И он никогда не звонит, когда отец дома.
— Может, это Паршивец Хилтунен? — высказал предположение Томи.
— Куда ему! — резко сказала мать. — Хилтунен может зловредничать, но он не из тех, кто звонит по телефону, не называя своего имени.
Томи тоже так думал. И не мог себе представить никого из обитателей домов-башен, способных на такое. Но вот человек с дробовиком был, безусловно, способен. Он возненавидел собаку и мог сделать что угодно.
— Это, должно быть, какой-то круглый дурак, — решил Томи. — Я и Рой как-нибудь побеседуем с ним, если он объявится.
Рой ходил от Томи к матери и обратно, лизал Томи в щеку и вновь возвращался утешить мать.
— Ну, старина, пойдем разносить рекламы!
В прихожей он дал собаке небольшую корзинку. Рой нес ее в зубах. В корзинку вмещалось два десятка реклам. Когда Томи на прошлой неделе в первый раз раздавал рекламы, он полагал, что Рой будет ему толковым помощником. Но собака есть собака. Некоторое время она разделяла с ним его хлопоты, но потом забывала о работе, как малое дитя. Разумеется, она не была воспитана как рабочее животное. Движимая инстинктом, собака может часами бегать по следам дичи, но о работе она забывает через несколько минут, учуяв какой-нибудь привлекательный запах.
На возню с собакой у Томи уходило больше времени, чем на распространение реклам, и корзинка была для Роя прежде всего игрушкой.
— Ты большая дуреха с волосатой мордой, — говорил Томи овчарке, когда они шагали по улицам. — Ты мнишь себя бог знает кем, потому что у тебя есть корзинка, а в корзинке чуточку бумаги. Совсем как маленькие ребятишки на тонком льду канавы Тиитинен.
Обычно каждую осень случалось так, что кто-нибудь из ребятишек по пояс проваливался в воду. Ребята постарше сперва подзуживали маленьких: «Вот слабо тебе перейти здесь на тот берег». И всегда выискивался какой-нибудь дурачок, который, желая показать себя, попадался на эту удочку. Он ужасно задирал нос, если ему удавалось перейти канаву, и воображал, что другие и вправду хвалят его. Либо плача отправлялся домой переодеваться во все сухое, когда проваливался под лед под всеобщий смех и улюлюканье.