— Так ли? — с горечью спросила Муурикки. — Йони Хаапала талантливый математик, каких в данный момент не много найдешь у нас в школе, во всех трех старших классах.
— Ну и что? — вскинулась Мари. — Приходи к нам, и я познакомлю тебя с талантливым математиком предшествующего поколения. Туомо получил самые лучшие документы на всем курсе, и от них не было проку четыре года. Или все безработные должны быть инженерами? На мой взгляд, для этого достаточно и уровня старой народной школы.[16]
— Только не говори этого в классах, — предостерегла Маса Нурми. Голос преподавательницы родного языка всегда напоминал Томи о бывшем дикторе радио, который был не то граф, не то еще кто-то в этом роде. — Это заинтересует их, если у тебя с языка сорвется правда.
Учителю следует забыть про безработицу и долги за обучение, про цены на жилье, дороговизну и всегда утверждать с ясным взором, что старательные и добросовестные, конечно же, преуспеют и станут хозяевами страны.
— Нас выбрали, чтобы сочинять для них сказки о мире, которого не существует, — язвительно заметил кто-то из подменяющих учителей. — А потом удивляемся, когда ученики с пренебрежением относятся к нам. Я хоть говорю в каждом классе, чтобы они читали побольше, пусть даже от этого никому нет пользы.
— Все-таки от знания ради самого знания есть какая-то польза человеку, — поправила Ээва.
— Почему бы нет, если речь идет об английском языке, — согласился подменяющий преподаватель. — Но что касается истории, то тут просто несущественно, выучит ученик что-нибудь или нет, поскольку знания тут всегда неверны. Пять лет назад преподавали совсем другое, а десять лет назад третье… Вы думаете, ученики не видят этого?
Ларе рассмеялся.
— Спроси, Юссила, их самих! Им безразличны все версии, которые ты им преподносишь. И волноваться из-за этого совершенно бесполезно. Решающие матчи — вот что у них на уме.
В учительской воцарилось молчание.
Томи наклонился, пытаясь рассмотреть в узкую щель, что там происходит, но не увидел ничего, кроме директорской спины.
Ээва попала в его поле зрения в тот самый момент, когда ее голос нарушил тишину:
— С нашей стороны это все притворство. — Она остановилась возле директора с чашкой кофе в руке. На ней опять была новая кожаная куртка по последней весенней моде. — Каждый знает: если расспросить двух-трех из этих типов, один из них окажется именно таким. Почему этого Йони Хаапалу подкинули именно нам?
— Должен же он где-то быть, — заметила Муурикки.
Ээва не отрывая глаз смотрела на директора.
— Я могу сказать вот что, — продолжала Ээва. — Кому-то надо в чьих-то глазах поддерживать престиж школы Хепосуо. Это гуманный, терпимый очаг просвещения, где все правление осуществляют идеалисты-прожектеры, а жизнь — сплошное всеобщее счастье и блаженство, какое бы отребье здесь ни собирали. Я уже давно выставила бы из школы всех этих йони хаапала. Но ты не смеешь. И не сумеешь разобраться в этой истории с разбитой раковиной. Ты боишься за престиж своей школы. Ведь если применишь более жесткие меры и дело получит малейшую огласку…
— Ты сказала: своей школы? Но разве она и не твоя?
Тщательно накрашенные губы Ээвы растянулись в снисходительной улыбке.
— Для меня это только рабочее место. Не более того. Так было все эти десять лет. Но разумеется, я добросовестно исполняю свои обязанности, хотя это и не вдохновляет меня.
— Кое-кому хорошо говорить, — не сдержавшись, сказала Мари. — Если ты намекаешь на меня, то я могу заявить, что я тоже, со своей стороны, стараюсь добросовестно исполнять свои обязанности. Это не для всех одинаково легко.
— Некоторые, возможно, выбрали для себя не ту профессию!
Томи не слышал, сказала ли Ээва что-нибудь еще.
Пронзительное дребезжание телефона на директорском столе заставило Томи вздрогнуть, и он перестал прислушиваться.
Директор вошел в кабинет и поспешил к телефону.
Кто-то где-то кричал во весь голос: Томи слышал у двери каждое слово. Это была мать какой-то девочки из их класса:
— … Напрасно посылать с девочкой записки о возмещении ущерба за разбитую раковину. Пусть платят высокооплачиваемые учителя, раз они недоглядели за тем, что делают ученики…
— Дело еще не решено… — начал директор.
Больше он ничего не успел сказать.
Он положил трубку и потер виски. Затем медленно, с отсутствующим видом обернулся к Томи:
— Учитель физкультуры вспомнил, что ты заглядывал в мужскую уборную.
— Да, заглядывал.
— И был там кто-нибудь?
Чувство напряженного ожидания охватило Томи.
— Был.
Молчание. Затем одно-единственное слово:
— Кто?
Томи сглотнул. Ему казалось, что в горле у него стоит комок, который мешает заговорить.
— Ты ведь узнал его?
— Конечно… Но пусть он сознается сам. Я не собираюсь ни на кого доносить.
По щекам директора разлился румянец.
— Ты ждешь, что на мой вопрос он так же смело поднимет руку, как и ты, не правда ли?
По спине Томи забегали мурашки.
— Я тоже не поднимал. Это дело того, кто разбил раковину.
Директор вздохнул.
— Ты превратно понимаешь солидарность, Томи. Это хорошо, что класс проникнут духом единства, но все-таки оно должно проявляться не в таких случаях.
Томи взглянул на директора. Верит ли Хека Харьюла в то, что говорит?
— Я не понимаю, что вы подразумеваете под солидарностью и духом единства. Откуда им взяться в классе, когда один ненавидит другого, как чуму.
Подбородок директора обозначился резче.
— Ну, это уже преувеличение!
— Спросите других! Лучшие ученики ненавидят друг друга, соревнуясь за первые места. А худшие всю братию прилежных… Что общего у нас может быть?
— Я полагал, очень многое.
— В таком случае вы единственный в этом роде во всей школе… — Томи кивнул головой в сторону учительской… — Те, во всяком случае, так не думают.
16
В так называемой старой народной школе преподавалось гораздо меньше дисциплин, чем в современной.