Насколько прав был этот мудрый старик, будто сам явившийся из далёкого прошлого со словами предостережения я осознал гораздо позже, когда исправить уже было ничего нельзя.
— В хорошенькую историю ты меня втянул, — человек, сидевший в кресле в глубине кабинета, сейчас совсем мало походил на уверенного в себе руководителя известного столичного еженедельника, — и теперь ещё сам уезжаешь.
С этими словами он набулькал себе полный стакан коньяка из початой бутылки, стоявшей прямо на его письменном столе, и ещё больше съёжился в своём кресле.
— По моим стопам идёте шеф, — я старался, чтобы в моём голосе звучало сочувствие, — не стоит вам столько пить.
В ответ он только пренебрежительно махнул рукой и сделал хороший глоток.
— Кстати ты в курсе, что тебя ищет полиция? — вдруг поинтересовался он, — или может…, — тут он задумался на секунду, — или может ты, как раз, поэтому уезжаешь?
Я вспомнил про повестку из полицейского комиссариата, которую нашел в своём почтовом ящике, за день до того как перебрался в пустующую квартиру Анны.
— А для чего я, интересно, мог им понадобиться? — осторожно спросил я, делая вид, что слышу об этом впервые в жизни.
— Да из‑за твоей треклятой фотографии, которую, будь я неладен, я зачем‑то взял у тебя для публикации, — желчно отозвался редактор, отхлёбывая коньяк, — и которая сейчас на первых полосах во всех центральных газетах. 'Валькирия забирает с собой храброго лётчика', — процитировал он. — Нет, ну было же у меня предчувствие, и зачем я только тебя послушал?
— Она заняла первое место? — озадаченно спросил я, — простите шеф я ненадолго выпал из жизни. Но причём здесь полиция? И что за лётчик?
Ожидая ответа от снова присосавшегося к стакану главреда, я сел на подлокотник кресла дл посетителей. 'Я всё‑таки исполнил мечту Анны', — пронеслось у меня в голове.
— Да не в этом дело! — вдруг взорвался мой уже бывший шеф, — ты журналист и не читаешь газет?! В какой чёрной дыре ты был всю эту неделю Зигфрид?! — он злобно стукнул пустым стаканом по столу. — Это проклятая фотография, оказывается, была сделана за секунды до самой большой автокатастрофы при Гросс–прейтц. Но это ещё ничего, наша публика любит кровавые зрелища. Но неужели ты не знал, что одним из погибших гонщиков был сын нашего канцлера, полковник авиации! — Он перевёл дух и уже спокойней продолжил, — старик от потрясения получил инсульт и неделю назад умер. А через месяц выборы в правительство и, похоже, их теперь выиграют чёрные рубашки. И их лидер всю эту неделю ищет боевиков устроивших этот, как он выразился, теракт с сыном канцлера. Плевать он, конечно, хотел на полковника, — поморщился редактор, — у него свои цели, ему нужна власть и побыстрее, но теперь, сам понимаешь, он должен найти виновников его смерти. А тот, кто сделал снимок, должен был видеть всё.
Закончив эту речь, он выдохся и снова потянулся за бутылкой.
— Они трясли меня два дня, — закончил он, съеживаясь в своём кресле, — пришлось им сказать, что снимок пришёл через твой отдел новостей. Прости Зигфрид, но мне пришлось сказать им это. Удивительно, что они тебя не нашли.
Я задумчиво кивнул и достал сигареты. Ситуация выкручивалась каким‑то странным и непонятным для меня образом. Меня вдруг кольнул страх неясных, но тревожных предчувствий.
— Я знал, что ты что‑то скрываешь от меня с этой фотографией, — задумчиво произнёс редактор, покачивая снова наполненным стаканом, — но, бог с ним это твое дело. В конце концов, я уже столько перевидал в жизни, что подобные секреты меня уже давно не интересуют. И тем более, я не стал болтать ничего лишнего полицейским, кроме тех вещей, которые уже было нельзя скрыть.
— Спасибо шеф, — признательно кивнул я и поднялся с места, — тогда буду надеяться, что этот шум скоро уляжется, пока меня здесь не будет.
— Ну, я тоже надеюсь, что новая мировая война пока не начнётся, — ворчливо согласился мой собеседник, — хотя, если честно, я не знаю, кто мог бы удержать наших националистов на поводке, лучше нашего старика канцлера. Он‑то был гарантом всей нашей спокойной жизни, — редактор печально вздохнул, — но насчёт себя ты прав Зигфрид. Уезжай, пережди это беспокойное время.