До Собора оставалось идти всего один, но зато далеко не самый приятный, квартал. Падрэ остановился и в очередной раз поднёс к ноздрям ладанку. Поле затхлого и застоявшегося воздуха вагона запах ладанки показался таким резким, что он не выдержал и чихнул. Пока Падрэ утирал рукавом нос и выступившие на глазах слёзы, к нему приблизился неопрятный молодой парень в грязной куртке с капюшоном и вязаной шапке, надвинутой на глаза.
— Эй. Эй, брат. Ты ведь дурь нюхаешь, да? — начал он, быстро выговаривая слова на нигерский манер.
— С чего ты взял? — поинтересовался Падрэ, пристально разглядывая лицо своего нового собеседника. Он оказался белым, хотя манера одеваться и идиотский выговор говорили не в пользу этого.
— Брось, чувак, — на лице паренька появилось подобие улыбки. — Не мажься. Я же вижу — ты нюхаешь дурь: кокс или чего полегче. Ты, конечно, крут и всё-такое, раз делаешь это на глазах у всех…
— Чего ты от меня хочешь? — устало оборвал его Падрэ.
— В библии сказано — поделись с ближним своим, — нагло заявил наркоман и вытащил из кармана заточку.
— Когда писалась библия, про наркотики ещё никто не знал, — сказал Падрэ и ткнул в грудь паренька стволом пистолета. — Но я уверен, ради них стоит вписать ещё одну заповедь.
Заточка с печальным звоном упала на асфальт. Падрэ удовлетворённо кивнул.
— И вот ещё что, — добавил он, вытаскивая из-за пазухи подобранную в метро книгу и кидая её наркоману. — Освежи память на досуге…
…Уже у самого входа в Собор Падрэ настигла ярко и безвкусно раскрашенная и столь же ярко, но безвкусно одетая девушка, которую можно было ёмко охарактеризовать одним словом — дешёвка.
— Здравствуйте, святой отец, — вкрадчиво произнесла она своим ядовитым голосом. — Вы уже слышали благую весть?
— Мисс Хелл, — устало вздохнул Падрэ и в который раз за день поднёс к носу ладанку. — Не вынуждайте меня совершать грех и бить женщину по лицу рукояткой пистолета.
— Ну что вы, святой отец, я просто хотела спросить — если бога убили, то, может быть, теперь меня возьмут в католическую школу, несмотря на мою фамилию? Будет замечательно, если я получу образование, и мне не придётся больше работать на панели.
Она расхохоталась каким-то совершенно сатанинским смехом и чтобы не слышать его, Падрэ скользнул в спасительные двери, ведущие в Собор, однако этот хохот ещё долго преследовал его, вплоть до того момента, когда он вошёл в покои Капеллана. Потому что после этого Падрэ стало совсем не до смеха.
* * *
Святейший Капеллан в данный момент был занят тем, что старательно красил ногти на ногах кричащим ярко-красным лаком. Делал он это неторопливо и размеренно, о чём свидетельствовали аккуратно покрашенные ногти на пальцах рук. Рядом с креслом, в котором он восседал, на столике валялась разнообразная косметика, чулки в крупную сетку, растрёпанный парик, бритва, в обрамлении кучи волос, бывших некогда бородой, и длинные полосы волосатого скотча, которым старик, по всей видимости, делал эпиляцию. Заметив Падрэ, Капеллан, вернее существо, которое было им раньше, а теперь больше напоминало виденную священником у входа в Собор Алиссию Хелл, счёл нужным поприветствовать его, однако от своего увлекательного занятия не оторвался.
— Доброе утро, — произнёс он томным голосом и принялся нескромно разглядывать помятого и усталого Падрэ, хлопая своими огромными накрашенными ресницами.
— Не вижу в нём ничего доброго, — отозвался Падрэ. — Что вы делаете?
— Сушу ногти, — пожав плечами, ответил Капеллан. Он действительно закончил наносить лак и теперь сушил ногти феном. — Что удивительного?
— Что удивительного? — переспросил Падрэ и пожевал губами. — Да в сущности ничего, если забыть что глава Собора и служитель Церкви выглядит, как среднестатистический трансвестит…
— Я думал, в наш век люди избавились от этих глупых предрассудков, — вздохнул Капеллан и принялся натягивать чулки в крупную сетку.
— Отнюдь. Зато они нашли способ избавиться от Бога, — произнёс Падрэ с нажимом. — Однако, похоже, это никого не трогает.
— Бросьте, Падрэ, — отмахнулся Капеллан и несколько раз прошёлся перед зеркалом, любуясь на себя. Потом остановился и принялся подводить губы помадой того же цвета, что и лак для ногтей. — Мир ведь не рухнул. Нет бога — нет дурацких правил. Я, наконец, могу скинуть глупую одежду церковника, сбрить бороду, одеться так, как хочу и делать, что пожелаю. Уверен, Падрэ, — при этих словах он прислонился к священнику. — Что и у вас есть какие-то тайные желания, которым вы просто не давали волю.
— Моё первейшее желание — пристрелить вас, — процедил Падрэ, брезгливо отстраняясь. — Но я этого не сделаю. Ему это уже не поможет. Прощайте.
Он развернулся на каблуках и направился прочь из храма, в котором провёл львиную долю своей юности и который теперь стал пристанищем грязи и разврата. У самого выхода он обернулся, грязно выругался, презрительно плюнул на пол и с размаху зашвырнул ладанку в угол, после чего толкнул дверь и вновь очутился на улице.
* * *
Впервые в жизни Падрэ ощутил себя растерянным и беспомощным. Впервые в жизни он не видел перед собой чёткого плана действий. Человек, воспитанный жизнью по двум уставам — небесному и земному, человек, всегда имевший в голове если не цель жизни, то определённый порядок действий, ведущий к осуществлению её подобия, человек, чьё существование было целиком и полностью отдано убитому вчера богу, оказался потерянным в этом мире, лишившемся своего создателя, но, похоже, совсем не огорчённом этим обстоятельством.
Падрэ отрешённо брёл по улице и повсюду натыкался на недоброжелательные, презрительные, насмешливые, а чаще просто безразличные взгляды прохожих. Одни радовались тому, что некогда влиятельный и опасный Падрэ, а вместе с ним и вся влиятельная и опасная Церковь превратились в ничто. Некоторым было просто плевать.
Но никто не жалел о случившемся.
На соседней улице Падрэ увидел фургончик с мороженным, а возле него детей. Дети смеялись и ели шоколадный рожок, один на троих. Завидев Падрэ, они закричали:
— Здравствуйте, святой отец!
Падрэ машинально приблизился к ним и произнёс в ответ:
— И вам здравствовать, дети божьи.
К его удивлению никто из ребятни не принялся захлёбываясь слюной кричать, что бог умер. Вместо этого они предложили священнику уже изрядно подтаявшее мороженое. Тот отрицательно покачал головой:
— Я дал обет не вкушать ничего кроме пресной еды.
Дети посмотрели на него сочувственно, почти с жалостью и покивали головами. Падрэ ожидал от них заявлений о том, что после смерти бога все церковные запреты утратили былую силу, но ничего такого не услышал. Удивившись во второй раз, он осторожно спросил:
— А знаете ли вы, дети мои, что вчера был убит бог?
— Ну да, мне мама говорила за обедом, — отозвался самый старший.
— Только это ерунда, — вклинился в разговор другой.
— Как это ерунда? — оторопел Падрэ.
— Так, ерунда, — пожал плечами мальчуган. — Чья-нибудь глупая шутка.
— Или кто-нибудь неправильно понял, — сказал старший. — Взрослые вечно всё путают.
— Но я сам видел человека, который убил бога, — заявил Падрэ.
— Значит, он тоже что-то перепутал и убил не того, — ответил мальчуган. — Вы разве не знали, что бога нельзя убить?
— Почему? — спросил Падрэ.
— Это же бог, — назидательно произнёс мальчик и посмотрел на Падрэ, как на идиота. — Может, всё-таки, попробуете мороженое? Думаю, он не рассердится, если вы всего лишь разок его ослушаетесь.
Падрэ безмолвствовал, в его голове бурлили мысли.