Клоп от неожиданности подпрыгнул и уронил колбу на пол. По его раскрытым в ужасе кошачьим глазам было видно, что он не ожидал такого развития событий. Гоблин попятился к окну, в панике хватая воздух тощими когтистыми лапами, и, упёршись спиною в стену, сполз на пол, что-то нечленораздельно бормоча себе под нос. Пока он находился в состоянии шока, Хаарт стал нащупывать ремни, стягивающие его торс. После нескольких попыток ему удалось их ослабить, так чтобы он мог немного приподняться. Однако сесть ему по-прежнему не удавалось. Пряжка ремня, туго стягивающего крест-накрест его торс и гениталии, по-видимому, находилась под ложем. Он попытался на ощупь определить местонахождение пряжки, но и это у него не вышло.
Пока лорд возился с ремнями, Клоп начал понемногу приходить в себя. С опаской глядя на то, как Хаарт, рыча, пытается вырваться, гоблин на карачках добрался до колбы, схватил её дрожащей лапой и стал судорожно рыться в кармане своего балахона. Отыскав какую-то стекляшку, наполненную прозрачной жидкостью, и отломив её кончик, он стал наполнять её содержимым колбу, искоса бросая взгляд на Хаарта. Лапы Клопа дрожали от страха, но диковинные инструменты он не выронил. По его манипуляциям с этой не известной лорду штукой было понятно, что подобную процедуру он делал очень часто, поскольку действия его были доведены до автоматизма. Лорд тоже времени не терял, пытаясь руками ослабить сдерживающие его ремни, но результата добивался ощутимо медленнее, чем Клоп, который, совершив все необходимые приготовления, поднялся и, целясь в лорда иглой, торчащей из колбы, направился к его ложу, безумно хихикая и пуская слюни. Хаарт понимал, что положение у него почти безвыходное: ремни никак не хотели поддаваться, да и сил у него уже почти не было. И всё же надежда вырваться из плена не покидала его. Он попытался раскачиваться из стороны в сторону, но ложе не сдвинулось даже на миллиметр. Скорее всего, оно было прибито к полу или просто очень тяжёлое. Эх, если бы он мог дотянуться руками до ремней на ногах… Хаарту ничего не оставалось делать, как просто наблюдать за Клопом, который медленно приближался к нему, держа колбу с иглой перед собой, как держат меч, перед тем как напасть на противника.
– О, доблестный страж, внемли голосу своего рассудка! – попытался достучаться до разума гоблина лорд. – Я могу пожаловать тебе титул. Или озолотить тебя. Хочешь мешок темерских талеров? Я заплачу, только отпусти меня. Обещаю, что не трону тебя и твою семью. Послушай…
– Заткнись! – злобно проворчал Клоп. – Ты убил его… Он же другом мне был… Что я теперь скажу? Чёрт побери, что я скажу его жене и детям? А? – растеряно мямлил гоблин.
– Послушай, я не хотел причинять ему боль, правда. Поверь мне, я лишь хочу…
– Закрой свою вонючую пасть! – гневно заорал гоблин. – Сейчас ты мне за всё ответишь! – с этими словами Клоп резко подскочил и весьма ловким и точным движением со всей силы вонзил иглу в икроножную мышцу правой ноги лорда.
– Вот тебе, ублюдок! – злорадно прокомментировал свои действия Клоп.
Лорд взвыл от боли, его массивная челюсть сомкнулась со звонким лязганьем, а из глаз брызнули слёзы удивления и… облегчения. Стены, потолок и скалящаяся в ухмылке волосатая морда Клопа закружились в безумном танце, затягивая в свой хоровод Хаарта. Всё вокруг хохотало, скалилось и плавало в воздухе… Потом вдруг всё резко замерло и стены темницы стали распадаться, как карточный домик. А затем и потолок дал огромную трещину, через которую все предметы в камере вместе с лордом герцогства Грифона вылетели в чёрную, как гудрон, пустоту.
И снова боль.
И снова липкая тьма вокруг.
Он потерял уже счёт тем мгновениям, когда был в сознании, потому что они были очень непродолжительными. Грань между реальным и иррациональным стала настолько тонкой и зыбкой, что он не видел разницы. Ему постоянно казалось, что он куда-то едет вместе с ложем, к которому привязан, причём, что странно, вовсе не прилагая для этого каких-либо усилий. Периодически до него доносилось эхо, отдалённо напоминающее чей-то голос. Быть может, это был его голос? Он не знал. Было ли ему больно? Скорее нет, чем да. Он не помнил, что такое боль. Он вообще ничего не помнил. Да и существовал ли он когда-нибудь – вот главная тайна мироздания, так и оставшаяся для него загадкой. Так было. Но лишь до времени, когда он был вынужден открыть глаза от резкого запаха, ударившего в нос, в очередной раз вернувшись в реальность. В голове Хаарта промелькнула мысль, что хуже пахли только внутренности виверны, убитой им однажды, однако вонь, вырвавшая его из объятий Морфея, отрезвляла получше капустного рассола его матушки.