Оставалось считать, что нынешняя ситуация возникла не по замыслу создателей, а по какой-то совершенно иной причине. А значит, ему требовалось принципиально изменить подход к своим попыткам объяснить происходящее, пока земля окончательно не ушла из-под ног.
Одна беда — было неясно, на какой же другой подход стоит переключиться. Ах да, у него ведь было ещё одно, второе объяснение…
Виртуальная реальность превратилась в настоящую.
«Так не бывает, — Момонга с порога отмёл такую возможность. — Безумие какое-то. Бред собачий. Абсолютно исключено».
Но чем дальше, тем более правдоподобной представлялась эта альтернатива.
И ещё — он вспомнил аромат, исходящий от Альбедо.
Согласно закону о кибер-имплантах в виртуальном мире из пяти основных человеческих органов чувств не разрешалось использовать вкус и обоняние. В «Иггдрасиле» существовали еда и питьё, но то, что потребляли игроки, влияло лишь на их игровые характеристики, а не на рецепторы. Кроме того, в некоторой степени было ограничено и осязание. Сделано это было под тем предлогом, чтобы люди не путали, в какой реальности находятся. В результате из-за подобных ограничений виртуальный секс не пользовался большим успехом.
Но сейчас Момонга отчётливо чувствовал запах.
Этот простой факт подчистую сдул вертящиеся на заднем фоне мелкие мысли и опасения вроде: «А как же я завтра пойду на работу?» или «А что будет, если я так тут и застряну?»
— Какие же запредельные нужны объёмы данных, чтобы это передать… если, конечно, виртуальный мир действительно не стал реальным…
Он беззвучно дёрнул кадыком, будто пытаясь что-то проглотить. Умом он отказывался признавать этот вывод, но в душе уже согласился с ним.
И наконец, рука Момонги бессильно соскользнула с пышной груди Альбедо.
Он постарался убедить себя, что тискал её так долго ради установления истины, и что другого выхода у него не было. А вовсе не потому, что она такая мягкая и от неё просто не хотелось отрываться…
— Прости меня, Альбедо.
— О-ох… — она выдохнула так жарко, будто у неё в груди разгорелся пожар. Её щёки теперь стали пунцовыми. Затем, чуть отведя взгляд в сторону, она спросила: — У нас сейчас будет первый раз?
— Ч-что?.. — панически взвизгнул в ответ Момонга.
Сначала он даже не понял, о чём она говорит.
«Первый раз?! Какой первый раз?.. Первый раз — что?.. И кстати, почему она так на меня смотрит?»
— Что мне сделать с платьем?
— А?..
— Мне самой его снять? Или это сделаете вы? Можно и в платье, только… оно запачкается… Но если владыке так угодно, я нисколько не возражаю!
Постепенно её слова начали проникать в мозг Момонги. Правда, он немного сомневался, что в его черепной коробке сейчас имелся мозг.
Когда же он, наконец, догадался, почему Альбедо так на него реагирует и так себя ведёт, у него внутри будто что-то щёлкнуло:
— Альбедо, хватит! Прекрати!
— Ой… Слушаюсь.
— На всякое такое… На это сейчас нет времени.
— Виновата! У нас чрезвычайное положение, а я ставлю свои желания выше долга!
Она отпрыгнула и попыталась пасть перед ним ниц, но Момонга её удержал:
— Нет. В том, что произошло, моя вина. Я всё тебе прощаю, Альбедо. И у меня… есть для тебя одно дело.
— Приказывайте что угодно.
— Свяжись со всеми стражами этажей. Передай, пусть явятся в Амфитеатр на шестом этаже. Даю час времени. Ауре и Маре говорить не обязательно, я сообщу им сам.
— Слушаю и повинуюсь. Позвольте повторить: я должна передать всем стражам этажей, за исключением двоих, охраняющих шестой, чтобы через час они собрались в Амфитеатре на шестом этаже.
— Верно. Ступай.
— Есть!
Альбедо быстрым шагом покинула тронный зал.
Глядя, как она уходит, Момонга испустил усталый вздох. А когда её фигура исчезла из поля зрения, он страдальчески застонал:
— Что же я натворил!.. Это же была шутка, и притом неудачная… Знал бы, чем всё обернётся, никогда не стал бы так делать! Выходит… я испортил НПС, созданного Табулой…
Если задуматься, поведению Альбедо существовало лишь одно объяснение.
Строчка, которую он тогда вписал в её настройки: «Влюблена в Момонгу».
То, как она на него реагирует, наверняка связано именно с этим.
— Вот же чё-ёрт!.. — взвыл Момонга.
Начав с чистого холста, Табула Смарагдина неимоверными усилиями нарисовал настоящий шедевр. А Момонга по собственной прихоти взял да и мазнул его краской. И вот вам результат.
Он чувствовал себя отвратительно — как будто осквернил выдающееся произведение искусства.