Овидий. Скорбные элегии. Письма с Понта

Чтоб не боялся врагов за непрочной оградой Дуная,
Чтобы твой гражданин к варварам в плен не попал.
205 Не подобает тому, кто рожден от крови латинской,
Цепи носить, доколь Цезарей род не угас.
Две погубили меня причины: стихи и оплошность,
Мне невозможно назвать эту вторую вину.
Я не таков, чтобы вновь бередить твои раны, о Цезарь!
210 Слишком довольно, что раз боль я тебе причинил.
Но остается упрек, что я непристойной поэмой
Как бы учителем стал прелюбодейной любви.
Значит, способен порой божественный ум обмануться
И со своей высоты малое не разглядеть.
215 Если Юпитер блюдет богов и вышнее небо,
Разве на всякий пустяк времени хватит ему?
И от тебя ускользнуть, когда ты мир опекаешь,
Разве не могут порой мелкие чьи-то дела?
Принцепс, может ли быть, чтоб ты, забыв о державе,
220 Стал разбирать и судить неравностопный мой стих[101]?
Ты на своих плечах несешь величие Рима,
И не настолько легко бремя его для тебя,
Чтобы ты мог уследить за всякой шалостью нашей,
В наши безделицы мог бдительным оком вникать.
225 То Паннонию ты, то Иллирию нам покоряешь,[102]
То за Ретией вслед Фракия бредит войной,
Мира ждет армянин[103], а вот возвращает знамена
Всадник парфянский и лук нам боязливо сдает.
В юном потомке тебя узнает Германия снова[104]:
230 Цезарь великий рукой Цезаря войны ведет.
Так что малейшую часть твоих небывалых владений
Вместе с державою всей ты неусыпно хранишь.
На попеченье твоем[105] и Рим, и законы, и нравы,
Коими жаждешь всех ты уподобить себе.
235 Отдых тебе не знаком, который даруешь народам,
Ибо ради него частые войны ведешь.
Буду ли я удивлен, что среди подобных занятий
Времени нет у тебя шалости наши читать?
Ах, когда бы ты мог на час оказаться свободным,
240 Знаю, в «Науке» моей ты не нашел бы вреда.
Книга моя, признаюсь, не отмечена строгостью важной
И не достойна тобой, принцепс, прочитанной быть.
Все же не стоит считать, что она, противно законам,
Римских женщин могла б низким вещам обучать.
245 Чтобы тебя убедить, кому предназначены книги,
В первой из трех прочитай эти четыре стиха:[106]
«Прочь от этих стихов, целомудренно узкие ленты[107],
Прочь, расшитый подол, спущенный ниже колен!
О безопасной любви я пишу, о дозволенном блуде,
250 Нет за мною вины и преступления нет».
Я ль не велел держаться вдали от «Науки» матронам,
Если препятствуют им ленты и платья до пят?
Но, мне скажут, жена познакомиться с книгою может
И, хоть стихи для других, хитрости все перенять.
255 Значит, женам читать стихов не следует вовсе,
Ибо любые стихи могут греху научить.
Что бы она ни взяла, имея склонность к пороку,
Ей отовсюду на ум новая хитрость придет.
Пусть «Анналы»[108] возьмет — неуклюжей не знаю я чтенья —
260 Тут же, как Илия вдруг матерью стала, прочтет.
«Рода Энеева мать»[109] возьмет — про Венеру узнает,
Стала она отчего «рода Энеева мать».
Далее я прослежу по порядку, если сумею,
Как и кому повредить могут любые стихи.
265 Это не значит совсем, что всякая книга порочна:
В самых полезных вещах вредная есть сторона.
Что полезней огня? Но если кто о поджоге
Думает — руку его вооружает огонь.
Лекари то возвратят, а то отнимут здоровье,
270 С пользою или во вред травы свои применив.
Носят на поясе меч разбойник и путник разумный,
Этот — в засаде таясь, тот — защищая себя.
А красноречье, чей смысл в защите правого дела,
Может невинность губить или вину покрывать.
275 Так и поэма моя никому повредить не способна,
Если читатель ее с чистой душою прочтет.
Несправедлив, кто в стихах у меня порочное видит,
Без основания строг он к сочиненьям моим.
Если он в чем-то и прав, семена разврата найдутся
280 В играх. Тогда прикажи зрелища все отменить:
Многих уже на грех навели и ряды и арена[110],
Где кровавый песок твердую землю устлал.
Следует цирк запретить: опасна распущенность цирка,
Юная девушка там рядом сидит с чужаком.
285 Если женщины ждут, гуляя в портике, встречи
С милым, то почему портики нам не закрыть?
Есть ли место святей, чем храм? Но оно не подходит
Женщине, если она устремлена не к добру!
Ступит к Юпитеру в храм, у Юпитера в храме припомнит,
290 Скольких женщин и дев он в матерей превратил.
В храм соседний придет молиться Юноне — и вспомнит,
Скольких соперниц пришлось этой богине терпеть.

101

неравностопный мой стих — элегический дистих (чередование гекзаметра и пентаметра), считавшийся менее «важным», чем эпический чистый гекзаметр; им написаны элегии и «Наука любви».

102

То Паннонию ты, то Иллирию нам покоряешь, то за Ретией вслед… — Паннония и Иллирия (совр. Венгрия и Югославия) были охвачены восстанием против Рима с 6 г. н. э.; это возбуждало брожение и в вассальной Фракии. Ретия, на северных склонах Альп, была покорена Тиберием в 16—15 гг. до н. э., но римская власть в ней еще была непрочной.

103

Мира ждет армянин… — Парфия в 20 г. вернула Августу римские знамена, захваченные у Красса в 53 г., и уступила Риму суверенитет над вассальной Арменией; это было отпраздновано как римская победа.

104

…узнает Германия снова… — Германия до Эльбы была покорена Риму Тиберием (Цезарем младшим) в походах 8 г. до н. э. и 4—6 гг. н. э., но вновь потеряна после поражения в Тевтобургском лесу в том самом 9 г., когда Овидий писал это послание.

105

На попеченье твоем… — попечение о законах и нравах официально было принято Августом в 19 г. до н. э.

106

В первой книге прочти эти четыре стиха… — «Наука любви», I, 31—34.

107

Ленты, скреплявшие прическу, и расшитый подол столы (женского верхнего платья) — знак свободнорожденных женщин, законных жен.

108

«Анналы» («Летопись») — старинный эпос Энния (239—169 гг. до н. э.), излагавший историю Рима; в I книге его рассказывалось, как царевна Илия родила от Марса Ромула и Рема.

109

«Рода Энеева мать» — первые слова поэмы Лукреция «О природе вещей».

110

ряды и арена — амфитеатр, место гладиаторских битв; здесь и в цирке, месте скачек, мужские и женские места для зрителей не разделялись (как в театре), и молодые люди этим пользовались для ухаживания, как описывает сам Овидий в «Науке любви», I, 135—170.