Овидий. Скорбные элегии. Письма с Понта

* * *

Эти простертые под эриманфской Медведицей земли
Не отпускают меня, выжженный стужею край.
Дальше — Босфор, Танаис[179], Киммерийской Скифии топи,
50 Еле знакомые нам хоть по названью места;
А уж за ними — ничто: только холод, мрак и безлюдье.
Горе! Как близко пролег круга земного предел!
Родина так далеко! Далеко жена дорогая,
Все, что в мире ценил, чем дорожил, — далеко!
55 Отнято все, но так, что хотя рукой не достанешь,
Отнятое могу видеть очами души!
Вижу мой дом, и Рим, и в подробностях каждое место,
Вижу все, что со мной в этих случалось местах.
Образ жены встает так явственно перед глазами,
60 Нам и горечь она, и утешенье дарит:
Горестно, что не со мной, утешно, что не разлюбила
И что бремя свое, твердая духом, несет.
Также и вы, друзья, живете в сердце поэта,
С радостью по именам он перечислил бы вас,
65 Да не велит осмотрительный страх: сегодня, пожалуй,
Мало кого соблазнит в песню Назона попасть.
Раньше наперебой домогались, за честь почитали,
Если в моих стихах имя встречали свое.
Но, поскольку сейчас эта честь не совсем безопасна,
70 Вас не стану пугать и назову про себя!
Скрытых друзей не выдаст мой стих, уликой не будет —
Кто нас тайно любил, тайно пусть любит и впредь:
Все же знайте, что здесь, на краю земли, неизменно
Вас я в сердце своем и разлученный ношу.
75 Пусть же каждый из вас облегчит мою долю, чем может,
Руку падшему в прах пусть не откажет подать.
Счастья желаю вам постоянного — чтобы вовеки
Не довелось вам, как мне, помощи скорбно молить.

5. [180]

Дружба у нас не была настолько тесной, что если б
Скрыл ты ее, упрекнуть мог я хоть в чем-то тебя.
Может быть даже, тесней и не стали бы узы меж нами,
Если бы мне в паруса ветер по-прежнему дул.
5 Но, когда пал я и все, испугавшись обвала, бежали,
Все повернулись спиной, дружбу забыли со мной,
Тела, небесным огнем опаленного, смел ты коснуться,
В дом, безнадежный для всех, собственной волей прийти,
Дать несчастному то, что из старых дали знакомцев
10 Двое иль трое, — хоть ты знал и недолго меня.
Видел смятенье я сам и в лице твоем, и во взгляде,
Влажные видел от слез щеки, бледнее моих.
Каждое слово твое окропляли соленые капли —
Их губами я пил, слухом впивая слова.
15 Тут на объятье тебе я впервые ответил объятьем,
Принял твой поцелуй вместе с рыданьем твоим.
Мой дорогой[181], и в разлуке меня защищаешь ты (имя
Ставить, ты знаешь, нельзя, — вот и пишу «дорогой»).
Признаки есть и еще твоей откровенной приязни —
20 Каждый из них навсегда в сердце моем я сберег.
Дай тебе бог, чтобы мог ты всегда защищать своих близких
И чтобы в меньшей беде должен был им помогать.
Если же спросишь, чем я, затерянный в этой пустыне,
Занят (наверное, ты этот вопрос задаешь), —
25 Слабой надеждою льщусь, что суровость могучего бога
Можно смягчить (отнимать эту надежду не смей!).
То ли напрасно я жду, то ли милости можно добиться —
Ты докажи, что ее можно добиться, молю.
Все красноречье свое собери для этого дела,
30 Дай мне узнать, что моя что-нибудь значит мольба.
Гнев тем легче смягчить, чем выше тот, кто разгневан,
Тронуть тем проще дух, чем благороднее он:
Доблестен лев — и довольно ему, если жертва простерта,
Враг повержен — и вмиг битве приходит конец.
35 Волк лишь да гнусный медведь умирающих долго терзают,
Или презреннее зверь, если найдется такой.
Что величавей найдешь, чем Ахилл[182] под стенами Трои?
Но не стерпел он, когда старец дарданский рыдал.
А милосердье вождя эмафийского миру явили
40 Пор и почетный обряд Дариевых похорон.
Иль, чтоб не смертных одних называть, свой гнев укротивших:
Бывший Юноне врагом сделался зятем ее.
Мне хотя бы затем на спасенье надеяться можно,
Что покарали меня не за пролитую кровь.
45 Я ведь на Цезаря жизнь и не мог никогда покушаться
В жажде весь мир погубить, ибо он Цезарем жив.
Я не сказал ничего, ничего болтовнею не выдал —
Лишний хмель у меня[183] лишних не выманил слов.
Видел я, да — но не знал, что увидел преступное дело,
50 Вся-то вина, что в тот миг были глаза у меня.
Нет, себя до конца обелять от вины я не вправе,
Но половина вины — только оплошность моя.
Значит, надежда есть, что добьешься ты хоть смягченья
Кары, что сам он в другом месте меня поселит.
55 О, если б мне эту весть принесла однажды Денница[184],
Вестница Солнца, ко мне светлых направив коней!

179

Босфор — «Боспор Киммерийский», нынешний Керченский пролив; Танаис — Дон.

180

К недавнему, но верному другу. Адресат, быть может, тождествен с Каром, к которому обращено «Письмо с Понта», IV, 13 (см. ниже прим. к ст. 18).

181

Дорогой — по-латыни carus; может быть, это игра слов, рассчитанная на созвучие с именем «Кар».

182

Историко-мифологические параллели из мира героев (Ахилл, сжалившийся над дарданским старцем, т. е. троянским Приамом), из мира царей (Александр Эмафийский, т. е. Македонский, почтивший своих врагов Пора и погибшего Дария), из мира богов (Юнона, выдавшая свою дочь Гебу за прощенного Геркулеса).

183

…лишний хмель у меня… — возможен намек на падение Корнелия Галла, поэта-элегика (ср. «Скорбные элегии», II, 445), который был назначен наместником Египта, а потом смещен по обвинению в том, что за вином дурно отозвался об Августе; после этого он покончил жизнь самоубийством.

184

Денница — утренняя звезда, Венера.