Этель Лилиан Войнич. Овод
| THE GADFLY by E. L. VOYNICH | Этель Лилиан Войнич Овод |
| "What have we to do with Thee, Thou Jesus of Nazareth?" | "Оставь; что тебе до нас,Иисус Назареянин?" |
| PART I. | Часть первая |
| CHAPTER I. | Глава I |
| Arthur sat in the library of the theological seminary at Pisa, looking through a pile of manuscript sermons. | Артур сидел в библиотеке духовной семинарии в Пизе[1] и просматривал стопку рукописных проповедей. |
| It was a hot evening in June, and the windows stood wide open, with the shutters half closed for coolness. | Стоял жаркий июньский вечер. Окна были распахнуты настежь, ставни наполовину притворены. |
| The Father Director, Canon Montanelli, paused a moment in his writing to glance lovingly at the black head bent over the papers. | Отец ректор, каноник[2] Монтанелли, перестал писать и с любовью взглянул на черную голову, склонившуюся над листами бумаги. |
| "Can't you find it, carino? | - Не можешь найти, carino[3]? |
| Never mind; I must rewrite the passage. | Оставь. Придется написать заново. |
| Possibly it has got torn up, and I have kept you all this time for nothing." | Я, вероятно, сам разорвал эту страничку, и ты напрасно задержался здесь. |
| Montanelli's voice was rather low, but full and resonant, with a silvery purity of tone that gave to his speech a peculiar charm. | Г олос у Монтанелли был тихий, но очень глубокий и звучный. Серебристая чистота тона придавала его речи особенное обаяние. |
| It was the voice of a born orator, rich in possible modulations. When he spoke to Arthur its note was always that of a caress. | Это был голос прирожденного оратора, гибкий, богатый оттенками, и в нем слышалась ласка всякий раз, когда отец ректор обращался к Артуру. |
| "No, Padre, I must find it; I'm sure you put it here. | - Нет, padre[4], я найду. Я уверен, что она здесь. |
| You will never make it the same by rewriting." | Если вы будете писать заново, вам никогда не удастся восстановить все, как было. |
| Montanelli went on with his work. | Монтанелли продолжал прерванную работу. |
| A sleepy cockchafer hummed drowsily outside the window, and the long, melancholy call of a fruitseller echoed down the street: | Г де-то за окном однотонно жужжал майский жук, а с улицы доносился протяжный, заунывный крик торговца фруктами: |
| "Fragola! fragola!" | "Fragola! Fragola![5]" |
| "'On the Healing of the Leper'; here it is." | - "Об исцелении прокаженного" - вот она! |
| Arthur came across the room with the velvet tread that always exasperated the good folk at home. | Артур подошел к Монтанелли мягкими, неслышными шагами, которые всегда так раздражали его домашних. |
| He was a slender little creature, more like an Italian in a sixteenth-century portrait than a middle-class English lad of the thirties. | Небольшого роста, хрупкий, он скорее походил на итальянца с портрета XVI века, чем на юношу 30-х годов из английской буржуазной семьи. |
| From the long eyebrows and sensitive mouth to the small hands and feet, everything about him was too much chiseled, overdelicate. | Слишком уж все в нем было изящно, словно выточено: длинные стрелки бровей, тонкие губы, маленькие руки, ноги. |
| Sitting still, he might have been taken for a very pretty girl masquerading in male attire; but when he moved, his lithe agility suggested a tame panther without the claws. | Когда он сидел спокойно, его можно было принять за хорошенькую девушку, переодетую в мужское платье; но гибкими движениями он напоминал прирученную пантеру - правда, без когтей. |
| "Is that really it? | - Неужели нашел? |
| What should I do without you, Arthur? | Что бы я без тебя делал, Артур? |
| I should always be losing my things. No, I am not going to write any more now. | Вечно все терял бы... Нет, довольно писать. |
| Come out into the garden, and I will help you with your work. | Идем в сад, я помогу тебе разобраться в твоей работе. |
| What is the bit you couldn't understand?" | Чего ты там не понял? |
| They went out into the still, shadowy cloister garden. | Они вышли в тихий тенистый монастырский сад. |
| The seminary occupied the buildings of an old Dominican monastery, and two hundred years ago the square courtyard had been stiff and trim, and the rosemary and lavender had grown in close-cut bushes between the straight box edgings. | Семинария занимала здание старинного доминиканского[6] монастыря, и двести лет назад его квадратный двор содержался в безупречном порядке. Ровные бордюры из букса окаймляли аккуратно подстриженный розмарин и лаванду. |
| Now the white-robed monks who had tended them were laid away and forgotten; but the scented herbs flowered still in the gracious mid-summer evening, though no man gathered their blossoms for simples any more. | Монахи в белой одежде, которые когда-то ухаживали за этими растениями, были давно похоронены и забыты, но душистые травы все еще благоухали здесь в мягкие летние вечера, хотя уже никто не собирал их для лекарственных целей. |
| Tufts of wild parsley and columbine filled the cracks between the flagged footways, and the well in the middle of the courtyard was given up to ferns and matted stone-crop.
~ 1 ~
|