Это было первым нарушением той полной гармонии, которая установилась между ними за время каникул.
Из Шамони Монтанелли и Артур двинулись в Мартиньи и здесь остановились на отдых, так как погода была удушливо жаркая.
После обеда они сели на защищенной от солнца террасе отеля, с которой открывался чудесный вид. Артур принес ящик с растениями и начал с Монтанелли серьезную беседу о ботанике на итальянском языке.
На террасе сидели, два художника-англичанина. Один делал набросок с натуры, другой лениво болтал. Ему не приходило в голову, что иностранцы могут понимать по-английски.
— Брось свою пачкотню, Вилли, — сказал он. — Нарисуй лучше вот этого восхитительного итальянского юношу, восторгающегося папоротниками. Ты посмотри, какие у него брови! Замени лупу в его руках распятием, надень на него римскую тогу вместо коротких штанов и куртки — и перед тобой законченный тип христианина первых веков.
— Какой там христианин! Я сидел возле него за обедом. Он восторгался жареной курицей не меньше, чем этой травой. Что и говорить, юноша очень мил, у него такой чудесный оливковый цвет лица. Но его отец гораздо живописнее.
— Его — кто?
— Его отец, что сидит прямо перед тобой. Неужели ты не заинтересовался им? Какое у него великолепное лицо!
— Эх ты, глупый методист![14] Не можешь признать католического священника!
— Священника? А ведь верно! Чорт возьми! Я и забыл: обет целомудрия и все такое прочее… Что же, в таком случае будем снисходительны и предположим, что этот юноша — его племянник.
— Какие идиоты! — прошептал Артур, подняв на Монтанелли смеющиеся глаза. — Тем не менее с их стороны очень любезно находить во мне сходство с вами. Мне бы хотелось и в самом деле быть вашим племянником… Падре, что с вами? Как вы побледнели!
Монтанелли встал и приложил руку ко лбу.
— У меня закружилась голова, — произнес он глухим, слабым голосом. — Должно быть, я сегодня слишком долго был на солнце. Пойду прилягу, carino. Это от жары.
Проведя две недели у Люцернского озера, Артур и Монтанелли возвращались в Италию через Сен-Готардский перевал. Погода благоприятствовала им все время, и они совершили не одну интересную экскурсию, но та радость, которая сопутствовала им в первые дни, исчезла.
Монтанелли преследовала тревожная мысль о необходимости серьезно поговорить с Артуром, что, казалось, легче всего было сделать во время каникул. Когда они путешествовали в долине Арвы, он намеренно избегал касаться той темы, которая обсуждалась ими в саду под магнолией. Было бы жестоко, думал Монтанелли, омрачать таким тяжелым разговором первые радости, которые дает Артуру альпийская природа. Но с того дня в Мартиньи он повторял себе каждое утро: «Сегодня я поговорю с ним», и каждый вечер: «Нет, лучше завтра». Каникулы уже подходили к концу, а он все повторял: «Завтра, завтра». Его удерживало смутное, пронизывающее холодком чувство, что отношения их уже не те, — словно какая-то завеса отделила его от Артура. Лишь в последний вечер каникул он понял, что если говорить, то только сегодня.
Они остались в Лугано ночевать, а на следующее утро должны были выехать в Пизу. Монтанелли хотелось выяснить хотя бы, как далеко его любимец завлечен в роковые зыбучие пески итальянской политики.
— Дождь перестал, carino, — сказал он после захода солнца. — Сейчас самое время посмотреть озеро. Пойдем, мне нужно поговорить с тобой.
Они прошли вдоль берега к тихому, уединенному месту и уселись на низкой каменной стене. Около нее рос куст шиповника, покрытый алыми ягодами. Несколько запоздалых бледных розочек, отягченных дождевыми каплями, свешивались с верхней ветки. По зеленой глади озера скользила маленькая лодка с легким белым парусом, слабо колыхавшимся на влажном ветерке. Лодка казалась легкой и хрупкой, словно серебристый, брошенный на воду одуванчик. На Монте-Сальваторе, как золотой глаз, сверкнуло окно одинокой пастушьей хижины. Розы опустили головки, задремав под облачным сентябрьским небом; вода с тихим плеском набегала на прибрежные камни.
— Только сейчас я могу спокойно поговорить с тобой, — начал Монтанелли. — Ты вернешься к университетской работе, к своим друзьям, да и я эту зиму буду очень занят. Мне хочется выяснить наши отношения, и если ты…
Он помолчал минуту, а потом снова медленно заговорил:
— И если ты чувствуешь, что можешь доверять мне по-прежнему, то скажи откровенно — не так, как тогда, в саду семинарии, — далеко ли ты зашел…