— Досталось тебе, малыш! — сказал Овод, перевязывая ему рану носовым платком, чтобы она не загрязнилась от куртки. — Чем это он ударил?
— Лопатой. Я попросил у него сольдо [69], хотел купить в лавке, на углу, немножко поленты [70], а он ударил меня лопатой.
Овод вздрогнул.
— Да, — сказал он мягко, — это очень больно.
— Он ударил меня лопатой, и я… я убежал…
— И все это время бродил по улицам голодный?
Вместо ответа ребенок зарыдал. Овод снял его с парапета.
— Ну, не плачь, не плачь! Сейчас мы все уладим. Как бы только достать коляску? Они, наверно, все у театра — там сегодня большой съезд. Мне совестно таскать вас за собой, синьора, но…
— Я непременно пойду с вами. Моя помощь может понадобиться. Вы донесете его? Не тяжело?
— Ничего, донесу, не беспокойтесь.
У театра стояло несколько извозчичьих колясок, но все они были заняты.
Спектакль кончился, и большинство публики уже разошлось. На афишах у подъезда крупными буквами было напечатано имя Зиты. Она танцевала в тот вечер. Попросив Джемму подождать минуту, Овод подошел к актерскому входу и обратился к служителю:
— Мадам Рени уехала?
— Нет, сударь, — ответил тот, глядя во все глаза на хорошо одетого господина с оборванным уличным мальчишкой на руках. — Мадам Рени сейчас выйдет. Ее ждет коляска… Да вот и она сама.
Зита спускалась по ступенькам под руку с молодым кавалерийским офицером. Она была ослепительно хороша в огненно-красном бархатном манто, накинутом поверх вечернего платья, у пояса которого висел веер из страусовых перьев. Цыганка остановилась в дверях и, бросив кавалера, быстро подошла к Оводу.
— Феличе! — вполголоса сказала она. — Что это у вас такое?
— Я подобрал этого ребенка на улице. Он весь избит и голоден. Надо как можно скорее отвезти его ко мне домой. Свободных колясок нет, уступите мне вашу.
— Феличе! Неужели вы собираетесь взять этого оборвыша к себе? Позовите полицейского, и пусть он отнесет его в приют или еще куда-нибудь. Нельзя же собирать у себя нищих со всего города!
— Ребенка избили, — повторил Овод. — В приют его можно отправить и завтра, если это понадобится, а сейчас ему нужно сделать перевязку, его надо накормить.
Зита брезгливо поморщилась:
— Смотрите! Он прислонился к вам головой. Как вы это терпите? Такая грязь!
Овод сверкнул на нее глазами.
— Ребенок голоден! — с яростью проговорил он. — Вы, верно, не понимаете, что это значит!
— Синьор Риварес, — сказала Джемма, подходя к ним, — моя квартира тут близко. Отнесем ребенка ко мне, и если вы не найдете коляски, я оставлю его у себя на ночь.
Овод быстро повернулся к ней:
— Вы не побрезгаете им?
— Разумеется, нет… Прощайте, мадам Рени.
Цыганка сухо кивнула, передернула плечами, взяла офицера под руку и, подобрав шлейф, величественно проплыла мимо них к коляске, которую у нее собирались отнять.
— Синьор Риварес, если хотите, я пришлю экипаж за вами и за ребенком, — бросила она Оводу через плечо.
— Хорошо. Я скажу куда. — Он подошел к краю тротуара, дал извозчику адрес и вернулся со своей ношей к Джемме.
Кэтти ждала хозяйку и, узнав о случившемся, побежала за горячей водой и всем, что нужно для перевязки.
Овод усадил ребенка на стул, опустился рядом с ним на колени и, быстро сняв с него лохмотья, очень осторожно и ловко промыл и перевязал его рану. Когда Джемма вошла в комнату с подносом в руках, он уже успел искупать ребенка и завертывал его в теплое одеяло.
— Можно теперь покормить нашего пациента? — спросила она, улыбаясь. — Я приготовила для него ужин.
Овод поднялся, собрал с полу грязные лохмотья.
— Какой мы тут наделали беспорядок! — сказал он. — Это надо сжечь, а завтра я куплю ему новое платье. Нет ли у вас коньяку, синьора? Хорошо бы дать бедняжке несколько глотков. Я же, если позволите, пойду вымыть руки.
Поев, ребенок тут же заснул на коленях у Овода, прислонившись головой к его белоснежной сорочке. Джемма помогла Кэтти прибрать комнату и снова села к столу.
— Синьор Риварес, вам надо поесть перед уходом. Вы не притронулись к обеду, а теперь очень поздно.
— Я с удовольствием выпил бы чашку чаю. Но мне совестно беспокоить вас в такой поздний час.
— Какие пустяки! Положите ребенка на диван, ведь его тяжело держать. Подождите только, я покрою подушку простыней… Что же вы думаете делать с ним?