— Дай мне папиросу. Я ни разу не курила с тех пор, как ты уехал.
— Гениальная идея! Для полного б-блаженства не хватает только папиросы.
Зита наклонилась и внимательно посмотрела на него:
— Тебе правда хорошо сейчас?
Овод высоко поднял свои тонкие брови:
— Ты в этом сомневаешься? Я сытно пообедал, любуюсь видом, прекраснее которого, пожалуй, нет во всей Европе, а сейчас меня угостят кофе и венгерской народной песней. Кроме того, совесть моя спокойна, пищеварение в порядке. Что еще нужно человеку?
— А я знаю — что!
— Что?
— Вот, лови! — Она бросила ему на колени маленькую коробку.
— Ж-жареный миндаль! Почему же ты не сказала раньше, пока я еще не закурил?
— Глупый! Покуришь, а потом примешься за лакомство… А вот и кофе!
Овод с сосредоточенным видом грыз миндаль, прихлебывал маленькими глотками кофе и наслаждался, точно кошка, лакающая сливки.
— Как п-приятно пить настоящий кофе после той б-бурды, которую подают в Ливорно! — протянул он своим мурлыкающим голосом.
— Вот и посидел бы подольше дома.
— Долго не усидишь. Завтра я опять уезжаю.
Улыбка замерла у Зиты на губах:
— Завтра?.. Зачем? Куда?
— Да так… в два-три места. По делам.
Посоветовавшись с Джеммой, он решил сам съездить в Апеннины и условиться с контрабандистами о перевозке оружия. Переход границы Папской области грозил ему серьезной опасностью, но от его поездки зависел успех всей операции.
— Вечно одно и то же! — чуть слышно вздохнула Зита. А вслух спросила: — И это надолго?
— Нет, недели на две, на три.
— Те же самые дела? — вдруг спросила она.
— Какие «те же самые»?
— Да те, из-за которых ты когда-нибудь сломаешь себе шею. Политика?
— Да, это имеет некоторое отношение к п-политике.
Зита швырнула папиросу в сад.
— Ты меня не проведешь, — сказала она. — Я знаю, эта поездка опасная.
— Да, я отправлюсь п-прямо в ад кромешный, — лениво протянул Овод. — У тебя, вероятно, есть там друзья, которым ты хочешь послать в подарок веточки плюща? Только не обрывай его весь.
Зита рванула с колонны целую плеть и в сердцах бросила ее на пол.
— Поездка опасная, — повторила она, — а ты даже не считаешь нужным четно сказать мне все как есть. По-твоему, со мной можно только шутить и дурачиться! Тебе, может быть, грозит виселица, а ты молчишь! Политика, вечная политика! Как мне это надоело!
— И мне т-тоже, — проговорил Овод сквозь зевоту. — Поэтому давай побеседуем о чем-нибудь другом. Или, может быть, ты споешь?
— Хорошо. Дай гитару. Что тебе спеть?
— «Балладу о коне». Это твой коронный номер.
Зита запела старинную венгерскую песню о человеке, который лишился сначала своего коня, потом крыши над головой, потом возлюбленной и утешал себя тем, что «больше горя принесла нам битва на Мохачском поле [77]». Это была любимая песня Овода. Ее суровая мелодия и горькое мужество припева трогали его так, как не трогала сентиментальная музыка.
Зита была в голосе. Звуки лились из ее уст — чистые, полные силы и горячей жажды жизни. Итальянские и славянские песни не удавались ей, немецкие и подавно, а венгерские она пела мастерски.
Овод слушал, затаив дыхание, широко раскрыв глаза. Так хорошо Зита еще никогда не пела. И вдруг на последних словах голос ее дрогнул:
Она всхлипнула и спрятала лицо в густой завесе плюща.
— Зита! — Овод взял у нее гитару. — Что с тобой?
Но она всхлипнула еще громче и закрыла лицо ладонями. Он тронул ее за плечо:
— Ну, что случилось?
— Оставь меня! — проговорила она сквозь слезы, отстраняясь от него. — Оставь!
Овод вернулся на место и стал терпеливо ждать, когда рыдания стихнут. И вдруг Зита обняла его за шею и опустилась перед ним на колени:
— Феличе! Не уезжай! Не уезжай!
— Об этом после. — Он осторожно высвободился из ее объятий. — Сначала скажи мне, что случилось? Ты чем-то напугана?
Зита молча покачала головой.
— Я тебя обидел?
— Нет. — Она коснулась ладонью его шеи.
— Так что же?
— Тебя убьют, — прошептала она наконец. — Ты попадешься… так сказал один человек, из тех, что ходят сюда… я слышала. А на мои расспросы ты отвечаешь смехом.
77