— Чтобы вас убили вместо меня? То-то было бы умно!
— Не убьют! Меня там не знают, не то что вас! Да если даже убьют…
Он замолчал, и Овод посмотрел на него долгим, вопрошающим взглядом. Мартини снял руку со спинки кресла.
— Ей будет гораздо тяжелее потерять вас, чем меня, — сказал он своим самым обычным тоном. — А кроме того, Риварес, это дело общественного значения, и подход к нему должен быть только один: как его выполнить, чтобы принести наибольшую пользу наибольшему количеству людей. Ваш «коэффициент полезности», как выражаются экономисты, выше моего. У меня хватает соображения понять это, хотя я не особенно благоволю к вам. Вы большая величина, чем я. Кто из нас лучше, не выяснено, но вы значительнее как личность, и ваша смерть будет более ощутимой потерей.
Все это Мартини проговорил так, будто речь у них шла о котировке биржевых акций. Овод посмотрел на него и зябко повел плечами.
— Вы хотите, чтобы я ждал, когда могила сама поглотит меня?
Друг мой, какую мы с вами несем чепуху!
— Вы-то несомненно несете чепуху, — угрюмо пробормотал Мартини.
— И вы тоже. Так не будем увлекаться самопожертвованием на манер дона Карлоса и маркиза Позы [81]. Мы живем в девятнадцатом веке, и, если мне положено умереть, я умру.
— А если мне положено уцелеть, я уцелею! Счастье на вашей стороне, Риварес!
— Да, — коротко подтвердил Овод. — Мне всегда везло.
Они молча докурили свои сигары, потом принялись обсуждать детали предстоящей поездки. Когда Джемма пришла, они и виду не подали, насколько необычна была их беседа.
Пообедав, все трое приступили к деловому разговору. Когда пробило одиннадцать, Мартини встал и взялся за шляпу:
— Я схожу домой и принесу вам свой дорожный плащ, Риварес. В нем вас гораздо труднее будет узнать, чем в этом костюме. Хочу кстати сделать небольшую разведку: надо посмотреть, нет ли около дома шпиков.
— Вы проводите меня до заставы?
— Да. Две пары глаз вернее одной на тот случай, если за нами будут следить. К двенадцати я вернусь. Смотрите же, не уходите без меня… Я возьму ключ, Джемма, чтобы не беспокоить вас звонком.
Она внимательно посмотрела на него и поняла, что он нарочно подыскал предлог, чтобы оставить ее наедине с Оводом.
— Мы с вами поговорим завтра, — сказала она. — Утром, когда я покончу со сборами.
— Да, времени будет вдоволь… Хотел еще задать вам два-три вопроса, Риварес, да, впрочем, потолкуем по дороге к заставе… Джемма, отошлите Кэтти спать и говорите по возможности тише. Итак, до двенадцати.
Он слегка кивнул им и, с улыбкой выйдя из комнаты, громко хлопнул наружной дверью: пусть соседи знают, что гость синьоры Боллы ушел.
Джемма пошла на кухню отпустить Кэтти и вернулась, держа в руках поднос с чашкой черного кофе.
— Не хотите ли прилечь немного? — спросила она. — Ведь вам не придется спать эту ночь.
— Нет, что вы! Я посплю в Сан-Лоренцо, пока мне будут доставать костюм и грим.
— Ну, так выпейте кофе… Подождите, я подам печенье.
Она стала на колени перед буфетом, а Овод подошел и вдруг наклонился к ней:
— Что у вас там такое? Шоколадные конфеты и английский ирис! Да ведь это п-пища богов!
Джемма подняла глаза и улыбнулась его восторгу.
— Вы тоже сластена? Я всегда держу эти конфеты для Чезаре. Он радуется, как ребенок, всяким лакомствам.
— В с-самом деле? Ну, так вы ему з-завтра купите другие, а эти дайте мне с собой. Я п-положу ириски в карман, и они утешат меня за все потерянные радости жизни. Н-надеюсь, мне будет дозволено пососать ириску, когда меня поведут на виселицу.
— Подождите, я найду какую-нибудь коробочку — они такие липкие. А шоколадных тоже положить?
— Нет, эти я буду есть теперь, с вами.
— Я не люблю шоколада. Ну, садитесь и перестаньте дурачиться. Весьма вероятно, что нам не представится случая толком поговорить, перед тем как один из нас будет убит и…
— Она н-не любит шоколада, — тихо пробормотал Овод. — Придется объедаться в одиночку. Последняя трапеза накануне казни, не так ли? Сегодня вы должны исполнять все мои прихоти. Прежде всего я хочу, чтобы вы сели вот в это кресло, а так как мне разрешено прилечь, то я устроюсь вот здесь. Так будет удобнее.