— Ладно тебе… Сажать, сажать… Кто же в деревне останется?
— Ручной мужик останется.
— Что значит — ручной?
— Обыкновенно. Навроде Вавкина. Где поставят, там стоит, где посадят, там сидит. Такие, как Шевырдяев, нынче не ко двору. Шевырдяев был мужик самостоятельный, больше всего почитал свободу и не терпел самодержавство, каким бы оно ни было. Слыхала небось, почему он колхозу имя Хохрякова назначил?
— Нет, Павел Акимыч. Ни к чему мне.
— А был у него в партизанах дружок. Хохряков. Моряк Балтийского флота. Он конвоировал Николая Второго в Екатеринбург на расстрел. И Шевырдяев почитал Хохрякова как избавителя мужиков от самодержавного притеснения. А нынче Шевырдяевы и Хохряковы перевелись. Нынче Вавкины остались…
— И что теперь будет?
— Что будет, одному господу богу известно. — Павел Акимович закрыл тетрадку, задумался. — Вот что, Катерина Васильевна, потолковал с тобой и сдогадался — напрасно я сюда препожаловал. Подыму шум, меня в момент в подкулачники произведут. Надо восвояси подаваться. Там, на линии, мы хоть в будке, да каждые две недели получка идет, а здесь, окромя голодухи и ареста, ничего хорошего не добьешься. — Он шмыгнул носиком и стал натягивать пальто. — Не буду я никуда писать. Поеду линию подметать.
— Куда ты? — всполошилась Катерина. — А дом как же?
— Что дом? Нас с тобой не будет, а дом останется. Я его крепко ставил. Под углы по пятаку положил. Как, Митя, тепло?
— Не больно, — отвечал с печи Митя. — Утром затопят, теплей будет.
— А блинчик закладываешь?
— Какой блинчик?
— Вот я тебе покажу… — Павел Акимович пошуровал кочергой в подпечье и добыл круглую железку с дыркой посередине. — Вот он и есть блинчик. Перед топкой поклади его на место вьюшки, меньше тепла будет в трубу уходить, а больше кирпичи греть. С блинчиком хорошо греет, — он погладил белый бок печки ласково, как буренку. — Сам клал… Без чертежа…
— Обожди, Павел Акимыч. На лавке постелю.
— Нельзя мне тут оставаться. Я все ж таки убег с поселения.
Он отправился в сени, обулся, но вспомнил, что забыл на столе тетрадку, и снова принялся стягивать валенки.
Раздался стук в дверь.
Павел Акимович как был в одном валенке, так и застыл, держась за стену.
— Кто еще там? — крикнула Катерина. — Ни днем, ни ночью спокоя…
— Не шуми, тетка, свои, — сказал степенный бас. — Оперативный отряд. Отмыкай.
— С «Услады»?
— А ты в курсе дела! С «Услады». Отмыкай!
В сени вошли четверо молодых красноармейцев в заснеженных шинелях и в застегнутых на подбородках буденовках, похожие друг на друга, как оловянные солдатики. Только у одного на глазах поблескивали очки. За ними появились Пошехонов и дородный усатый старшина.
— Ну, до свиданьица, — заторопился Павел Акимович. — Всего вам хорошего, Катерина Васильевна… Напился, погрелся… Спасибо…
— Обожди, отец, — сказал старшина басом, — сейчас пойдешь. Надевай пимы. Взойди в горницу. Васильев, встань в сенях. Никого на волю не выпускать.
— Есть, никого не выпускать, — недовольно отозвался один из красноармейцев.
Вошли остальные, гремя винтовками. Натащили холоду.
Старшина продезинфицировал стены горницы лучом карбидного фонаря и объявился:
— Начальник отряда Карпенко. Председатель колхоза здесь проживает?
— Здесь, — ответила Катерина.
— Вернется, доложите: Фонарева направили в больницу, у избы Петрова поставили пост. Горюхина и Алехина ищем. Передайте председателю, что его ждут в сельсовете.
— Надо же! — воскликнул Пошехонов. — Никак Павел Акимыч! Сколько лет, сколько зим!
— Обожди, Ефимушка, обожди, — отбивался от него Тихомиров. — Мне идти надо… Спешу, Ефимушка.
— Товарищ не здешний? — насторожился старшина.
— Что значит, не здешний! — шумел Пошехонов. — Здешний. Наш, сядемский.
— Погреться зашел, — объяснил Павел Акимович.
— Так как же: здешний или погреться зашел? — обратился старшина к Катерине.
— Не знаю, как и сказать. Прежде в этом доме проживал. Теперь на станции. Стрелочник.
— Документы при вас? — устало справился старшина.
— Документа нету. У меня справка.
— Давайте справку.
Старшина долго освещал ветхую бумажку карбидкой, долго ее перечитывал и наконец спросил:
— Фамилия?
— Там указано.
— Фамилия! — луч карбидки уперся в лицо Павла Акимовича.
— Тихомиров.
— Тихомиров. Инициалы?
— Павел Акимыч.
— Павел Акимович. Давали подписку о невыезде?
— Как же. Давал.
— А почему отбыли с места поселения?
— Простите, товарищ начальник…
— Да это наш, коренной, сядемский, — пришел на помощь Пошехонов. — Он в этом доме жил. Это дом евоный. Катерину проведать пришел. Он этот дом сам поставил. Сам печь клал.
— Сам печь клал, это хорошо, — сказал старшина. — Печка ладная. А что самовольно отлучился с поселения, погано. Придется задержать.
— Зачем его держать, товарищ начальник? — огорчился Пошехонов. — Ну, раскулачили человека. Чего ж тут поделать. С кажным может случиться. Мужик он смирный. Мы с Катериной, члены правления, оба за него поручаемся.
Красноармейцы, распустив крылья буденовок, с любопытством разглядывали беглого кулака. Были они молодые, городские, первого года службы и еще не умели, как положено, заматывать обмотки.
— Он и на кулака не похож, — сказал один. — На середняка смахивает.
— И на середняка не тянет, — возразил второй.
— Вот как маскируются гады, — подытожил третий.
— Разговорчики! — прикрикнул старшина и миролюбиво обратился к Павлу Акимовичу: — Я, слышь, тоже печки клал. А такую мне не сложить. Обожди-ка, а на боку дверца зачем?
— Для свету, — вежливо пояснил Павел Акимович. — Дрова разгорятся, отворяй дверцу, и в горнице светло будет. Керосин не надо расходовать.
— Хитроумный ты мужик, товарищ Тихомиров. Гляди, другой раз не попадайся.
К старшине подошел очкастый красноармеец, тихонько сказал что-то и протянул тетрадь.
— Не может того быть, — пробасил старшина.
— Почитайте сами. Вот здесь вот.
И вежливо показал мизинцем.
Старшина прочел и растерянно огляделся. Не веря глазам, он прочел еще раз вслух:
— «Я уже не говорю о тех, с позволения сказать, „революционерах“, которые дело организации артели начинают со снятия с церквей колоколов. Снять колокола — подумаешь, какая революционность!»
Какой-то красноармеец хихикнул.
— Отставить смех! — скомандовал старшина. — Кто писал?
Все смолкли. Старшина уставился на Тихомирова.
— Товарищ Сталин писал, — робко пояснил Павел Акимович.
— Отставить! — шепотом скомандовал старшина. — Поумней ничего не придумал? Я тебе покажу — товарищ Сталин! За попов вступился! Контрреволюцию разводишь! Революционеры в кавычках! Крестьянскую массу разлагаешь! Товарищ Пошехонов!
Он оглянулся. Пошехонова уже не было.
— А ну, ребята, смирно! Сымите с него мешок. Ведите…
Павел Акимович без приказания заложил руки за спину.
Множество ног затопало сперва по горнице, а потом по сеням. Дверь хлопнула под ветром.
— Сразу видать, кулак, — сказал Митя с печи. — А ты его чаем потчуешь.
ГЛАВА 23
ВОПРОСИТЕЛЬНЫЙ ЗНАК