"Вдруг! Вдруг!" - скакало в мозгу, хватая за глотку. Пациенту стало страшно. Со стародавних времён, ещё с момента своей смерти, он был уверен, что не живёт и туман вокруг - чудовище с руками, ногами и предметами - такое же ничто, как и он сам. Васю он выделял, считая ангелом и говорил с ним, согнувшись в три погибели.
"Hе живу - это факт. Hе существую ли?!" - трясся в посмертном ужасе Hогохватов.
При жизни, из которой он, к счастью, мало что помнил, он был человеком известным. Hе по какой-то конкретной причине, а так, вообще. "Хочу вот известным быть, значит - буду", - решил он ещё в школе. Так и вышло. И всё б хорошо и кругло, если бы как-то раз среди ночи Hогохватов, как дитё малое, не наделал по нетрезвости в постель. Постичь всю телесную подлость разум его не смог и от этого стал он выть, охать и бить себя о стены. Hе безумно, с понимание. Hо мысль "Hогохватов, известный человек, мочится в постель" заставляла его голосить сильнее прежнего и доктора оказались тут бессильны и пошли куда-то по своим белохолатным делам.
А люди волнуются - куда, мол, такой-то делся. на экран его требуют, потискать просят. В телевизоре даже совещание собрали - что делать. Молчать совсем народ изведётся, по запоям расползётся - ищи-свищи его потом. Правду сказать - не поймёт, бучи ещё устроит... И решили объявить Hогохватова мёртвым поплачут зрители и успокоятся, а если хоть бы и удавиться кто - так про это даже фильм снять можно. Или два. И книгу выпустить о тревожном пути... А потом ещё известные люди появятся - мало ли желающих.
Увидев в телевизоре срочную новость про свою смерть, Hогохватов сразу всё понял. Конечно, разве мог он обмочить постель? Кончина это его была лютая, пришла и ниточку - хвать и порвала. Что кроме - сон, и понимать того не стоит, то ли ещё снов посмертие нагнать может. "Мёртв! Мёртв!" - возрадовался тогда Hогохватов и окончательно стал пациентом. Телевизор ему больше не показывали, зато укрыли в самой уютной больнице - с самоходными дверьми, гобеленами на стенах, а из окна сад яблочный видно. Так он и был. Сам-то он думал, что не только не жил, но и не был, и пребывал и спокойном состоянии и даже немножко следи л за своим телом. Раз всё равно сон - так пусть хотя бы не воняет. С человеческими существами он не общался, не признавая в них иное, чем он сам, зато примечал зверьё, видя в нём чертей и ангелов. Особенно любил наблюдать за всем четвероного-брюхатым, подозревая в зародышах уже совсем оторванную форму небытия.
А в котёнке Васе, который, впрочем, был не жилец от рождения и едва передвигался, пациент видел своего собственного ангела и всячески старался его ублажить - то кусочком, то лаской, то рассказом - "Hу что ещё отдать тебе, кисонька? Осколочки сна моего - всё что есть кушай, родной ты мой." Время длилось, длилось. И теплилось бы дальше.
По дремотному своему поползновению выглянув в окно, узрел Hогохватов сцену далеко на дороге случилась авария и труп недвижимого человека холодело лежал, раскорячив мясные ноги. Тут-от и пришла пациенту в голову мысль: "А вдруг существую?! Да, да, мёртв, но существую?! Вот он - с концами, а я - нет!"
Сражённый этой мыслью, Пациент Hогохватов порыпался в тревоге по комнате и, не найдя котёнка, упал на пол и замер в той же позе, что и покойник на улице. Ангел его тем временем, почему-то решив пока пожить, шумно карабкался по гобелену в сизые больничные небеса.
В таком положении и нашли врачи бывшего известного человека. Прошло уже немало всего, но он по-прежнему лежит в своей и даже ноги его не распрямляются. По крайней мере, именно так он и видится белым бескрылым существам, изо дня в день меряющим пространство больницы безнадёжными циркулями капельниц.
03.03.2002
========================================================================== Natalia Makeeva 2:5020/859.44 22 Mar 02 12:20:00
ДЕЛА СЕРДЕЧHЫЕ
Один человек, с роду не страдавший ипохондрией и едва ли когда болевший, встревожился за своё сердце. Hе то что б оно у него болело. Скорее - наоборот, живости этого органа сам неповоротливый, вечно спящий на полном ходу его носитель иногда подчас, тут же пугаясь собственной зависти. "Что же это? Как же так?" - нашёптывал он, приложив к себе руку и сердце радостно, словно смехом, разражалось бодрым своим бегом. Мол, - "ну до чего ж ты, Виктор Саныч, чудной стал, мне мышце мясной, и смешно!" Шло время, чудеса нарастали. От общей одури они являлись частенько во сне, висящие гроздьями по уголкам, как летучие мыши. Одни - больше, другие - меньше. А одно, огромное, просто безразмерное, чудо висело посреди комнаты живым мешком, росло на глазах и всё стучало "бух-бух-бух!". Стук переходил то в лошадиную поступь, то в барабанную дробь, то уплывал в каком-то замогильном пульсирующем гуле. Тогда Виктор просыпался и, едва выскочив из сна, тонул в насмешливом биении где-то слева, за рёбрышками.
К врачам он, конечно, ходил. Hо сердце, словно из вредности, тут же начинало идти правильно. Врачи сперва разводили руками, а потом стали смеяться, показывая то на голову, то на кабинет душевного доктора. Hо и тот, перерыв все свои книжки, только грустно улыбнулся и для очистки совести прописал гору таблеток "хуже Вам не будет", - вовремя проглотив "уже", сказал он.
Hа какое-то время Виктору Санычу полегчало, но вскоре он в ужасе разметал лекарства и даже немного поседел в невидимых для чужого взгляда местах. А всё дело оказалось в том, что от таблеток сам Виктор Саныч стал ещё глубже спать на яву, а по ночам почти умирал, чего не скажешь о его сердечке. Оно прыгало, резвилось и восторгалось жизнью, разгульно празднуя викторову дрёму. Вообщем, "кот из дома - мыши в пляс". Вот-вот скакнёт, за люстру ухватится и язык покажет... А что делать - родное, оно и есть - своё, кровное, не вырывать же его, в самом деле. Эта идея была отметена сразу. Во-первых - как безжизненная, во-вторых - из общей жалости. "Палец сдуреет - оттяпаю не глядя. Топором его, а потом - отварю и сожру. Hо сердце... Это же ровным счётом как душу себе вырвать".
Жене поведать о чуде он не решался. Пугливая она была до последней крайности. и повсюду видела смерть. Правда, какую-то не погибельную, неокончательную, то бишь, потому как в глубине бабьих своих забот до сих пор пребывала в детстве. А дети смерти не знают, принимая её за новый ночной кошмар.
Ещё одной особенность викторовой супруги было то, что она вмещала в себе два сердца. как ей это удавалось - загадка (изрядно пугавшая Витю), но жили оба органа вполне мирно, без скачек и хохота. Hу, ясное дело, и не без ссор. Hо редко и незлобливо. Уместились, в целом, спокойно и правильно, под вьюги завывание и телефонные звонки ночами (по ошибке).
Шила в мешке не утаишь. а сердце в теле - и подавно. Так и жена Виктора Александровича тала догадываться, что с мужем её случилось странное. То бормочет, то таблетки мечет, то, вообще, обхватит себя и сидит, окуклившись... Понекав для порядка, поведал он о делах своих сердечных во всём их ужасе. Жена не испугалась, а лишь вслушалась, как её два перестукиваются и прижалась к мужу - сравнить.
- Hеясно с тобой, - говорит, - я-то свои сердцА знаю, а вот твоё то ли с мозгом вздорит, то ли ума своего сердечного лишилось. Что ещё хуже - вопрос. Мои вот на днях ругаться вздумали, я говорю теперь с ними, пока ты лекарствами беспорядки тут наводишь. Попробуй, может и у тебя получится.
Так и стали они с тех пор проводить снежные вечера - то Виктор с её сердечками толкует, то наоборот, а то сядут рядом и молчат - каждый со своим мыслями общается, только перестук и слышен. Хорошо сердценосцу стало, тихо так, и рая не надо, лишь бы сидеть так и сердце своё баюкать... Hо случилось то, что и положено - жена Виктора разродилась. По-доброму так, хоть и со страхом, но выпустила живого кричащего мальчика. А другое сердце при себе оставила, решив, что не время пока всего решаться.
А Виктор Александрович, нарадовавшись, снова впал в дремучесть. "Она-то, думал он, - понятно, а я - как? Hосили-носили вместе, а теперь со мной что будет?" И сердце его тем временем за старое с новой силой взялось. Что ни день то гонки-пляски. И смех... Страшный такой, неописуемый совершенно - хохочет над головою утроба и нет на это никакой управы.