— Куда тебя стукнуло? — спросил раненый.
— В бедро.
— Сквозное?
— Не знаю. Понятия не имею.
— Болит?
— Да, да, — ответил я. Меня вдруг обуял страх, панический страх. — Я могу здесь загнуться! От потери крови! От столбняка! — кричал я.
— Спокойно, — сказал тот у стены. — Успокойся. Они скоро придут за нами. Пока еще слишком жарко. Но они про нас не забудут. Андрей меня не забудет.
«А меня твой Андрей забудет, — подумал я. — Или прикончит. Я враг».
Снова нащупал я пистолет. Раненый больше не направлял ствол своего автомата прямо на меня — он закурил сигарету, сделал несколько затяжек, и на него напал кашель. Он корчился от боли.
— Вам же нельзя курить, с вашим ранением, — сказал я.
Он бросил сигарету, глянул на меня.
— Ты, конечно, прав. Но мне уже ничто не поможет, — произнес он с трудом.
А я подумал: что мне за дело до него? Пускай себе. Скапутится от своей сигареты или захлебнется кровью, если у него прострелено легкое.
Вдруг я почувствовал озноб — меня бросало то в жар, то в холод. К тому же прибавился страх умереть в этой дыре, ибо снаружи все еще шла дикая пальба.
Раненый спросил:
— Ты когда-нибудь задумывался над тем, как оно будет, когда перестанут стрелять? Конечно, тебе необходимо выбраться отсюда. Дома тебе надо быть.
Я молчал, сжимая в руке пистолет.
Раненый поднялся, нагнулся вперед.
— Ты же дрожишь. Черт возьми, когда они перестанут сопротивляться! Нас бы давно уже тут не было, лежали б себе на белых госпитальных койках. На, выпей!
Он с трудом подполз ближе, протянул мне флягу. Я жадно пил горький чай.
— А вот еще, — сказал раненый.
Впервые в жизни я выпил водки. Слезы потекли из глаз, но почувствовал я себя лучше.
Теперь он сидел на корточках передо мной, тяжело дышал. Лицо его было совсем близко. Он показался мне старым. А может, усталость и щетина так состарили его?
Мне кажется, он улыбался. Автомат остался у стены, теперь ему не дотянуться.
— Что же вы будете делать, когда все это кончится? — спросил я и удивился себе. Пальцы мои еще касались пистолета. Оставалось только поднять его и выстрелить.
— Когда я все преодолею, — медленно произнес немец в русской форме, — мне работы хватит. Нам надо начинать все с самого начала. Это будет довольно трудно. Ты же видишь, что творится. Полная разруха! А начинать придется с такими, как ты. Это, пожалуй, будет трудней всего. Но вы очень молоды, это обнадеживает. Вот так-то.
Я слушал и думал: что если я сейчас выстрелю? Тогда конец его мечтам.
Он посмотрел на меня и сказал:
— У меня тоже есть сын, ровесник тебе.
— Где же он? — удивился я.
— Не знаю, — глухо ответил он. — Наверно, тоже торчит в какой-нибудь дыре. А может, его уже и в живых нет.
Затем он вдруг закричал:
— Вам все еще мало?
Опять приступ слабости. Теперь мне его не побороть.
Я услышал голос раненого:
— Парень, ты вроде бы валишься. Глотни-ка! У меня еще таблетка есть…
Я видел кроваво-красную звезду на его шапке. В измятую кружку он налил до краев чаю, положил туда таблетку. Нагнулся ко мне. Я выпил.
Потом я сказал:
— У меня еще есть пистолет. Здесь, в картошке. — Я указал место рядом с собой, на расстоянии вытянутой руки.
Он посмотрел на меня. Не спеша порылся в картошке, достал пистолет, осмотрел его, затем выбросил магазин и швырнул пистолет туда, где лежал труп Майергофа.
Он смотрел на меня, я смотрел на него.
Потом он отполз обратно к стене, опять уселся, как вначале, положив автомат на колени.
Я лежал спокойно, не избегал его взгляда. Шум боя, доносившийся снаружи, затихал.
Спустя некоторое время раненый сказал:
— Знаешь, если все пойдет хорошо, из тебя еще может что-то получиться. Конечно, из тебя еще может что-то получиться.
Тогда я не мог себе представить, что из меня может получиться, у меня не было никакой отправной точки. Но его слова, этого немца в русской форме, пошли мне на пользу. Я их никогда не забывал.
Я засыпал — начала сказываться таблетка. Проснулся я, когда в подвале были солдаты.
Я увидел, как раненый, который все еще сидел у стены, показал на меня.
Бедро мое невыносимо горело. Когда меня поднимали, я хотел заорать, но потерял сознание.
Пришел я в себя в русском полевом госпитале. Я спрашивал о том немце в советской форме. Никто здесь не знал его.