Жара размаривала, и порою лень было говорить. Неслышно плескался Донец. Сверкали облепленные соснами меловые скалы. Среди зелени леса белели корпуса домов отдыха.
— Ты не ругаешь меня, что я приехал? — спросил однажды Алексей.
— Как тебе не стыдно!..
— Почему же ты упорно молчала?
— Разве ты не понимаешь, почему? Мы с тобой уже говорили об этом...
— Ты знаешь, как я отношусь к тебе?
— Знаю.
— А тебя я не могу понять, Варя... Ты всегда разная. Но всегда замкнутая.
— Все мы бываем разными... — грустно произнесла она.
— Варя! Нам нужно быть вместе, всегда.
— Это не так просто — нам быть вместе, Алеша. Кроме чувств, у нас есть обязанности. О них нельзя забывать. Растет дочь... — она ласково посмотрела на него, взяла за руку. — Ты еще не был отцом. Тебе трудно понять меня. Я старше тебя... Это тоже много значит. — Она оборвала фразу и закусила губу. — Я боюсь, что, увлекаясь, мы невольно обманываем друг друга.
— Обманываем? — он удивленно взглянул на нее. — Я не понимаю. И потом — откуда ты взяла, что я моложе тебя?
— Алеша, женщина всегда старше своего ровесника мужчины, — убежденно продолжала Варя. — Я знаю семейную жизнь. Все становится иным после женитьбы. Другие отношения, другие обязанности...
И уже подчиняясь давней потребности рассказать обо всем пережитом, передуманном, Варя посвятила Алексея в историю своего безрадостного замужества. Она раскрывала перед Алексеем душу с той беспощадностью к себе, на какую способны только натуры прямые и мужественные.
5
— По срочному вызову, — весело произнес Черкасов, входя в кабинет начальника угольного комбината области, — не ехал, а летел, — и тотчас, взглянув на хмурого хозяина кабинета Матвея Даниловича, осекся.
— Лучше вовремя ехать, чем с опозданием лететь, — недовольно сказал Матвей Данилович. Он сидел, окруженный панелями радиоселекторных установок, на которых теплели изумруды, рубины, опалы сигнальных ламп. Из этой рубки расходились незримые линии связи с шахтами. В любую минуту начальник комбината мог потребовать от начальников даже самых дальних шахт отчет о добыче, транспортировке угля, проходческих работах. И вся эта аппаратура навела Черкасова на мысль, что просто по делам добычи Матвей Данилыч не вызвал бы его.
— Что же ты мне поросят подкладываешь? — сказал, поднимаясь из-за стола, Матвей Данилович. Широкоплечий, широкоскулый, широкоглазый, он был грубо срублен, но из крепкого материала. — Садись! Рассказывай, что ты там со «Сколом» вертишь. Тянешь...
— Ничего не верчу, — уверенно сказал Черкасов и удобно уселся на диване, занимавшем почти всю глухую стену. — Ведем испытания... Наблюдаем. В этих делах не спешат.
— Ты не финти, не финти! — прикрикнул Матвей Данилович. — Зарываться стал... Машина работает, людей из лавы вывели, а директор треста не спешит... Наблюдает. Тоже мне наблюдатель из ООН... ЦК запрашивает. Ручьев на каждом бюро наседает, из Польши пишут — просят прислать описания работы «Скола». А трест в стороне от испытаний.
Матвей Данилович сел опять за стол и, подняв пресс, резко переложил его на другой край стола...
— Это гордость для нашей области, что первую машину для разработки крутых пластов у нас внедряют, — продолжал он. — Нужно с изобретателем общий язык найти. Понял?.. Больше я тебе разъяснять не буду. Все толкать в спину надо!
Черкасов слушал молча. Он выжидал, когда начальник комбината закончит. Знал, что Матвей Данилович был, несмотря на свою грубоватость, человеком беззлобным, быстро отходил после вспышки.
Наступила пауза. Матвей Данилович снял со стенки длинную тетрадку в кожаном переплете и стал сосредоточенно листать ее.
«Показатели просматривает, — украдкой поглядывая на начальника комбината, думал Черкасов, — сейчас они его успокоят. Там по какой графе ни пройдись — все в ажуре. Меньше ста двух процентов нет».
— Ну что же, по добыче у тебя неплохо, — закрывая кожаную тетрадку, сказал примирительно Матвей Данилович. — Давай всерьез «Сколом» заниматься... Что ты против него ополчился?
— Я прямо скажу, Матвей Данилыч, по-шахтерски, — поднимаясь с дивана и пересаживаясь на стул у письменного стола, с подкупающей простотой произнес Черкасов, — пусть куда угодно меня вызовут, везде то же скажу: на «Глубокой» эта машина работает. Кровля, как из бетона, почва — асфальт. А на других шахтах со «Сколом» горя не оберутся... Что ж, если другим непонятно, пусть Черкасов отвечает...
— Меня не уговаривай... Я больше писем и запросов получать не хочу. Помогай доводить дело до конца, — снова резко оборвал Черкасова Матвей Данилович. — Я сам за каждую машину болею... Только у меня не сто глаз, за всем не уследить. Я прямо сказал и в обкоме и в ЦК: проморгал. А у тебя мозги, Яков, набекрень.