– Наставники? – спросила Элегия.
– Нет. Способность переживать ошибки. – Он открыл глаза и утомленно вздохнул. – Потом я стал инвестированным, как и ты. Для этого принес кое-какие клятвы и связал себя узами с существом из чистой инвеституры. Оно вроде камня, что у тебя в груди, только с чувством юмора похуже.
Тут Элегия как будто что-то услышала, – так бывало иногда в присутствии убийцы. Другой голос, и он вроде бы… пошутил?
– Инвеститура позволяла мне выживать, даже получая раны, которые считаются смертельными, – продолжал он, – и учиться на своих ошибках так, как редко удается солдату. Обычно ты погибаешь и вся твоя выучка испаряется, точно лужа под лучами солнца. Я же мог совершенствоваться, пока… – Он раскинул руки. – Пока не стал тем, кого ты видишь. Временами я человек-катастрофа, зато с боевыми навыками, отточенными за десятилетия.
– Хочу уметь так же, – прошептала она.
– Полагаю, этого достаточно. – Он протянул руку, будто намереваясь расстегнуть оставшийся наручник.
Элегия тут же ощутила, как усиливается нетерпение. Как разливается по телу жар из недр рдеющего сердца. Как все ее существо наполняется жаждой боя.
– Нет, – выдавила она, и убийца остановился.
– Почему? – спросил он.
– Если отпустишь, – ответила она, – я на вас нападу. На всех… – Однако она замерла, сосредоточенно ощущая нечто… нечто, кроме жара. – Но ведь это уже прогресс, правда? То, что я заговорила об этом?
– Будем считать, что так и есть, – кивнул он и убрал руку с ее оков. – Спасибо за предупреждение. Но тебе придется научиться самоконтролю. Иначе и другим вещам никогда не научишься.
– Я могу драться, – возразила она, – даже невзирая на этот жар.
Убийца покачал головой:
– Элегия, этого «могу драться» недостаточно. Посмотри на других обугленных: можно оставить их в яме на века, и они будут драться, но едва ли научатся хоть чему-то. Ты сама должна выбрать метод тренировки. Выбрать путь обучения. – Он взглянул ей в глаза. – Выбрать контроль.
Элегия медленно кивнула и, снова откинувшись назад, задумалась.
Они уже приближались к месту крушения кораблей.
И там становилось опасно светло.
39
«Ловца зари» встречали ввосьмером – по одному человеку с каждого из оставшихся транспортов Маяка. Получив по куску солнечного сердца, они бегом бросились к своим кораблям.
Скиталец стоял на палубе и глядел вверх; по лбу стекал пот. Вершины гор будто венчало пламя. А может, так оно и было – поток света плавил камень по ту сторону гор.
Он невольно подался назад, когда нечто, различимое даже на таком расстоянии, взвилось выше хребта, за пределы атмосферы. Струя магмы точно протуберанец.
Шквал побери! Он-то думал, что имеет общее представление о геологии, хотя законы тектоники пришлось постигать экстренно, оказавшись за пределами родного мира. Тут можно лишь гадать, что заставляет расплавленные в лужу горы вырастать заново каждые сутки.
Ребека подбежала к кораблю, кивнула Скитальцу и поспешила в рубку. Ей пришлось проталкиваться мимо набившихся внутрь людей, ведь маячане были вынуждены бросить еще два судна.
Возвращение девушки означало, что караван готов к старту. Глядя сквозь пробитое копьем ветровое стекло, она подняла «Ловца зари» в воздух.
Скиталец остался на палубе, не желая тесниться в помещении. К тому же снаружи гулял ветер, обдавая прохладой лысую голову. Волосы не отрастут, пока он не добудет достаточно инвеституры. Но хоть одежда нашлась взамен утраченной: штаны, пояс и рубашка на пуговицах. Ворот он застегивать не стал.
Опираясь на планшир, Скиталец наблюдал, как взлетают остальные восемь кораблей, покидая два других, разбитых, лежащих у подножия горы. Маяк удирал изо всех сил. Скиталец обернулся к противоположному горизонту. Можно различить впереди темноту – тень планеты, – но уверенности нет. Гонка выходит весьма специфическая. Суда могут двигаться куда быстрее солнца, но задача состоит не только в том, чтобы обогнать рассвет. Пока они держатся в темном пятне, имеющем силуэт горы, но это пятно сокращается по мере подъема светила – вроде того, как тень от дерева, длинная ясным утром, укорачивается с течением дня.