– Они тоже меня знают, – шепнула Элегия.
Скиталец взглянул на нее, сидящую на цепи. Он знал, что женщины недавно помогали ей с физическими потребностями, но все равно почувствовал укол стыда при виде содранной кожи под наручниками и одежды – длинной распахнутой накидки и штанов, – которую не меняли с тех пор, как обугленную вытащили из грязи арены.
Элегия неотрывно смотрела на Пыла и его команду, и в глазах читалось… замешательство? Понять выражение ее лица удавалось редко.
– Они часто поглядывают на меня, – продолжила она, – как будто ждут, не мелькнет ли что-то знакомое. Как будто… Не знаю. Раньше умела находить слова для подобных вещей.
– Они тебя действительно знают, – подтвердил Скиталец. – Как и все на Маяке.
– Я их не помню, но все они помнят меня, – проговорила Элегия. – Да… помнят, но не знают. Больше не знают.
– Кое-кто счел бы это избавлением, – заметил он. – Элегия, ты совершенно свободна от себя прежней. Ты можешь сделать себя какой угодно. Многие были бы рады сбросить груз собственного прошлого.
– И ты?
– Нет. Я – нет. – Он поднял глаза к потолку, жалея, что не может взглянуть на звезды. – Мне мало нравится то, каким я был раньше, но я ценю то, что узнал о себе. Благодаря этому могу верить в некоторые истины.
– Я вообще не знаю, во что верить, – сказала она. – Голос в голове говорил так уверенно…
– Думаешь, он понимал тебя? – спросил Скиталец. – Элегия, за кем ты пойдешь? За тем, кто приказывает убивать? Или за тем, кем ты была раньше?
– Я не знаю, какой была.
Он кивнул на мужчин:
– Прежняя ты вдохновляла их. Все, что они совершили ради свободы, – благодаря той прежней Элегии. – Он пожал плечами. – Ты не можешь ею стать, но можешь верить, что она знала, что делает. Верить, ориентируясь на ее идеалы и на общество, которое она помогла создать.
Обугленная сгорбилась и опустила глаза.
– Голос может вернуться, – проговорила она. – Я слышу, как он шепчет на краю сознания, как он крепнет. Он может снова исказить мое сердце.
– Так воспользуйся вот этим. – Скиталец достал обрезок солнечного сердца и вложил Элегии в ладонь. – Сохрани его. Если голос вернется, скажи: «О бесстрашная, стоящая на пороге смерти, отдай этому солнечному сердцу твое последнее тепло, дабы могло оно облагодетельствовать живущих».
Она тихо повторила.
– Почему именно такие слова?
– После их произнесения крохотный кусочек твоей души переместится в солнечное сердце. Слишком мало, чтобы его зарядить, но душа естественным образом отторгнет ту часть, которая… наверное, не совсем ты. Как минимум, это способ оставаться в здравом уме. Именно так мне удалось пробудить твое сознание.
С ободряющим кивком он расстегнул один из браслетов. Элегия взглянула на Скитальца с жадностью, в глубине глаз по-прежнему просматривалось нечто свирепое. Он улыбнулся, но второй наручник демонстративно оставил застегнутым. Одна рука – предел свободы, которую он был готов ей сейчас дать.
Скиталец отошел, оставив Элегию изучать обрезок души ее матери. Хотелось надеяться, что он не вручил ей источник силы, который позволит каким-то образом накачаться энергией, освободиться и разорвать его в клочья. Шквал! Он-то думал, что давно отучился доверять чересчур опасным людям.
Впрочем, Скиталец проигнорировал подступающий ужас, в каковом искусстве он достиг небывалых высот. Просто вернулся в рубку, потому что услышал гром.
Скиталец вошел как раз вовремя, чтобы увидеть, как из тьмы за ветровым стеклом проступает вечный вихрь.
Вихрь горел.
34
Cкиталец заморгал – от неожиданно яркого света заслезились глаза. Он все время забывал, что лампы у маячан приглушены даже в помещениях.
Поначалу пейзаж впереди походил на абстрактную картину в налтийском вкусе – колеблющаяся мешанина желтых и оранжевых пятен. Постепенно глаза привыкли, и стало возможно различать детали. Полыхало преимущественно внизу, но смерчи вздымались то тут, то там огненными воронками. Свет исходил в основном из их эпицентров, но в тех местах, где воронки утыкались в облака, небо озарялось яркими вспышками.
– Он что, горит? – спросил Скиталец. – Почему он горит?!
– Это вечный вихрь, идущий вослед закату! – сказал Пыл, втискиваясь в рубку. – Вы утверждали, что бывали в таком.
– Буря не должна гореть! – воскликнул Скиталец. – Она должна быть мокрой! Состоять из ветра и дождя.
– Ты предложил такой план, – нахмурилась Ребека, – не зная, что в вихре есть пламя?
Скиталец смотрел на огненный ад, раскрыв рот. Пребывая на ночной стороне планеты, они все же подобрались опасно близко ко дню, пусть и по другую сторону заката. Возможно, это намек на то, что их ждет, но шквал побери! Скиталец знал десятки описаний ада из различных культур и традиций. На его родине, в Преисподней, царил холод, но во многих представлениях фигурировало неугасающее пламя. Там огненные языки бичевали души и плавили саму плоть.