Утром у нас ушло еще три часа на то, чтобы добраться до Умм-эль-Бинни. Озеро оказалось около Двух миль в длину и полторы мили в ширину. Оно было окружено почти непроходимыми зарослями тростника и посещалось, видимо, очень редко. «Дикари» располагались в устье проделанного лодками прохода на площадках из примятого тростника. На солнце сушились запасные сети, каждую площадку охраняли один-два мальчика. Лодки «дикарей», числом около пятнадцати, были на озере, и мы направились к ним, чтобы понаблюдать. Рыбаки все время вылезали из лодок в воду и залезали обратно. Большинство из них скинули рубахи и работали обнаженными. Используя неводы диаметром примерно в сорок ярдов, они вытаскивали большие уловы усача, в основном бинни (Barbus sharpeyi), весом в среднем по четыре фунта. Одни седой старик уверял нас, что его лодка пришла на озеро первой. Он сказал:
— Я всю жизнь рыбачу, но такого никогда не видел. В первый завод невода мы выловили девятьсот штук. Я боялся, что вся эта рыба не уместится в лодке. Сейчас рыбы уже меньше.
Сотни две лодок, принадлежащих фартусам, шаганба, ферайгатам и аль бу-мухаммед, небольшими группами были разбросаны по краям озера. В каждой лодке было по два человека: один греб, а второй стоял на носу и непрерывно бил острогой, целясь в гущу водорослей. Обычно маданы считают, что им повезло, если удалось поймать дюжину рыб за день (без применения датуры). А сейчас они добывали по одной рыбине через три-четыре удара. Это были в основном катаны (Barbus xanthoptems), другая разновидность усача.
Мы присоединились к группе фартусов. Возбужденные удачным ловом, они с силой вгоняли свои остроги в воду и сбрасывали блестящую на солнце рыбу в лодку.
— Тут не промахнешься! — кричали они. — Они просто вповалку лежат!
Рыбаки некоторое время били рыбу на одном месте, их лодки сближались тесной группой. Затем они решали, что в другом месте лов будет лучше, и устремлялись туда; стоящие на носу ловцы с острогой поторапливали гребцов. Когда лодки «дикарей» оказывались недалеко от них, фартусы отходили от края озера и с криками устремлялись на них, проводя лодки над их сетями И убивая острогой рыб прямо в сетях. «Дикари» отвечали им бранью, а маданы смеялись и дразнили их. Кто-то из «дикарей», видимо, пожаловался Маджиду, и тот через два дня закрыл озеро для маданов, разрешив лов только «дикарям».
Из Сайгала мы продолжали идти на тарраде и остановились на несколько дней у Джасима в Авайдийе. Обычно в это время года во всем районе между западной окраиной озер и Эль-Гаррафом вода стоит по меньшей мере на четыре фута, но в 1955 году нам пришлось из-за засухи идти к югу почти до Евфрата, чтобы найти за пределами озерного края достаточно глубокие места даже для таррады.
Мы остановились в Эль-Хаммаре, в деревне аль бу-шама, расположенной среди пальм в нижнем течении Эль-Гаррафа. Другие ветви того же племени жили на озерах как кочевые маданы; мы повстречали одну такую группу на ее пути к убранным полям зерновых, где можно было пасти буйволов на стерне. На Эль-Гаррафе мы также гостили у амайров. Часть этого племени живет в Мабраде и других деревнях маданов и зарабатывает себе на жизнь, продавая в Сук-эш-Шуюхе высушенный тростник. Соседние фартусы занимаются тем же самым, но они чаще привозят на продажу циновки.
В мае обычно стояла ясная, солнечная погода, но иногда небо на несколько дней заволакивало тучами. На сей раз было три-четыре грозы с ливнями. Чаще всего с севера и запада дул сильный ветер, принося с собой тучи пыли. При этих ветрах была приятная прохлада, но в безветренную погоду дни становились жаркими и влажными. Мы провели месяц среди аль джуайбар, аль хасан и других племен Мунтафика, продвигаясь вдоль по Евфрату. Мы постоянно поднимались по отходящим от Евфрата протокам, заросшим ивняком, зачастую добираясь до самого порога озерного края и останавливаясь в мадьяфах, хозяева которых приглашали нас к себе еще в прошлом году. Все это время мы находились в краю пальм, которые росли сомкнутыми рядами везде, куда не добирался ежегодный разлив, даже на крохотных островках среди камышовых зарослей. Пальмы покрывали также цепь островов к югу, их кроны темнели на фоне сверкающих вод оз. Эс-Санаф.
Единственным напоминанием о бедствии, постигшем эти племена в прошлом году, были четкие отметины разлива на стволах пальм и стенах мадьяфов.
На Тигре немногочисленные финиковые рощи представляли собой настоящие джунгли, через которые мы с трудом продирались, охотясь на кабанов. Но здесь деревья были тщательно ухожены, и каждый чешуйчатый ствол рос на вскопанной земле. Мы посетили острова на краю оз. Эль-Хаммар, которые отделяются от лежащих к северу болот открытой водой. Эти водяные пространства позднее покрываются плоскими листьями кувшинки (Nymphoides peltata u indica) и мириадами ярко-желтых и белых цветов. В сентябре я видел буйволов, которые по брюхо в воде паслись среди этих растений, погружая головы в воду, чтобы зацепить низкие побеги. Издали они походили на коров, пасущихся на лугу, заросшем лютиками. Осенью тут появлялись другие кувшинки (Nymphaea caerulea), с белыми или лиловыми цветами.
Члены племен Мунтафика не селятся деревнями, а живут каждый на своем участке земли. Они сохраняют традиционное гостеприимство, и среди пальм почти столько же мадьяфов, сколько жилых домов. Многие возводят рядом со своими домами небольшие глинобитные укрепления с бойницами, так как они весьма воинственные люди и чтут обычай кровной мести. Каждый мужчина, каждый мальчик носит кинжал, очень многие имеют винтовки с большим запасом патронов. Где бы ни справляли свадьбу — а здесь, как мне показалось, свадьба бывает каждую ночь, — пальба продолжается почти до рассвета.
Иногда перед тем, как нас приглашали войти в мадьяф, наши вещи относили в сарифу. Сарифа — небольшое строение прямоугольной формы с решетчатыми стенами. Острую, крытую тростником крышу поддерживают два тростниковых столба. У племен Мунтафика коньковым брусом обычно служит ствол небольшой пальмы, но на озерах, где лавочники часто используют такие строения под склады, коньковый брус делают из связок тростниковых стеблей. Вход находится в боковой стене строения. Я всегда радовался возможности на некоторое время уединиться в сарифе, чтобы отдохнуть от общественной жизни мадьяфа. Даже после многих лет жизни среди арабов полное отсутствие возможности уединиться было для меня тягостным. К полудню, после долгих часов возни с толпами крикливых пациентов, я часто чувствовал себя совершенно выдохшимся, особенно в жару. Если мои спутники по прибытии в какой-нибудь мадьяф ощущали усталость, они могли, выпив положенные чашечки кофе, встать с места, пройти в дальний конец комнаты и лечь спать, завернувшись в плащ. Хозяин дома будил их, когда была готова еда. Это считалось в порядке вещей, но мне было неловко так себя вести. Остаться совсем одному было несбыточной мечтой, но в сарифу за мной все-таки шли только мои спутники и еще двое-трое людей, так что я мог забраться в уголок с книгой или подремать.
В отличие от мадьяфов на Тигре, которые по традиции, строят в девять или одиннадцать арок, на Евфрате число арок у мадьяфов больше. Самый большой гостевой дом из всех, какие мне довелось видеть, хотя был всего в пятнадцать арок, насчитывал восемьдесят четыре фута в длину, пятнадцать футов в ширину и пятнадцать в высоту. Были мадьяфы в семнадцать арок; однажды я видел мадьяф в девятнадцать арок, но он имел шестьдесят девять футов в длину, пятнадцать в ширину и всего двенадцать в высоту. Мадьяфы на Тигре обычно насчитывают восемнадцать футов в ширину и восемнадцать в высоту, в то время как на Евфрате пятнадцать футов — нормальная цифра для ширины и высоты. На Евфрате, когда мадьяф грозил развалиться, хозяин и его друзья уменьшали его высоту следующим образом. Сначала они выкапывали снаружи, у самого подножия арки, канаву, обнажая два фута тростниковой связки, вкопанной в землю. Затем они обвязывали основание связки веревкой и втягивали его в канаву. Очистив освободившееся гнездо, они отрезали нижнюю часть связки на два фута, вставляли ее на место и засыпали канаву. Эта операция повторялась с каждой аркой, сначала на одной стороне, потом на другой.