— Алейкум ас-салям! Остановитесь и поешьте.
— Мы сыты, храни тебя Аллах.
— Это хорошо! — сказал араб, сидевший позади меня. — Ты должен привыкать к нашим порядкам. Понимаешь, у нас так принято — человек в лодке должен приветствовать того, кто на берегу, а если встречаются две лодки, то первым здоровается тот, кто спускается вниз по течению.
Ниже деревни вдоль берегов росли ивы с еще голыми ветвями, лишь кое-где расцвеченными зеленью раскрывающихся почек; нижние ветви деревьев купались в мутной воде, колеблемые течением. За ними были заросли дикорастущих пальм, а на одном из расчищенных мест стояли тростниковые дома. Здесь река снова раздваивалась, и мы свернули в первый, более узкий рукав. Поля пшеницы и ячменя, еще одна деревня, низины, покрытые илом, и затем окраина озер с зарослями камыша — словом, вчерашний пейзаж.
Мы шли узким протоком, извивающимся среди тростников, и сразу же повстречали много возвращающихся домой лодок, тяжело нагруженных грудами мокрых побегов касаба. Сами лодки были едва видны из-под них. Их вели полуобнаженные мужчины и мальчики, иногда по двое в одной лодке, но чаще по одному.
— Это хашиш — корм для буйволов, — пояснил гребец, добровольно взявший на себя роль гида. Его звали Джахайш (ослик), причем это было не прозвище, а имя. Многие из жителей этих мест носили самые невероятные имена, имя Джахайш было отнюдь не самым странным. Впоследствии я встречал мужчин и мальчиков с такими именами, как Чилайб (маленькая собака), Бакур (свинья) и Ханзир (поросенок); подобные имена необычны у мусульман, которые считают собак и свиней нечистыми животными. Были и такие имена: Джарайзи (маленькая крыса), Вави (шакал), Дауба (гиена), Каусадж (акула), Африт (джинн). Эти непривлекательные имена часто давали мальчикам, чьи братья умерли в детстве, чтобы отвести дурной глаз.
Мы прошли мимо того места, где жители собирали хашиш. Это арабское слово, означающее «трава», используется здесь для обозначения молодых побегов тростника, которые идут на корм скоту. Обнаженный мальчик, стоя на носу лодки, срезал зеленые побеги серпом с зазубринами и складывал мокрые стебли в лодку. Время от времени он продвигал лодку вперед на шаг-другой, цепляясь за крупные стебли. За стеной тростника раздавались голоса и смех. Чистый голос мальчика без малейшей фальши пел веселую песенку. Мои гребцы остановились послушать.
— Это Хасан, — со знанием дела сказал один из них. Песня кончилась; кто-то крикнул:
— Спой еще!
Подобные сценки стали для меня привычными в последующие семь лет. Иногда они случались зимой, когда вода становилась ледяной, а пронизывающий ветер со снежных вершин Курдистана проносился над озерами; иногда случались летом, когда воздух был насыщен влагой и на дне туннелей, между стен высокого темного тростника, было невыносимо жарко, а над головами плясали тучи комаров. Я редко наблюдал эти сценки весной и осенью: слишком коротки весна и осень в этих краях. Но, будь то зимой или летом, звуки смеха и песен связаны для меня с зарослями тростника, где трудились озерные арабы, заготовляя корм для своих ненасытных буйволов.
— У этого мальчика прекрасный голос, — сказал Джахайш, когда гребцы снова взялись за весла.
— Да, голос у него еще лучше, чем у Чилайба из Эль-Кубаба.
— Голос действительно лучше, но он не умеет танцевать. Видели вы мальчика на свадьбе Абд ан-Наби? Просто сердце радовалось, когда он танцевал.
Больше мы лодок не встречали. Медленно, почти со скоростью течения, продвигались мы вдоль тихих протоков среди золотистого тростника. Когда мы умолкали, ни один звук не нарушал тишины, кроме плеска весел и шелеста воды, рассекаемой носом лодки. Постепенно проток стал шире, и лодка оказалась на краю небольшого озера, примерно три четверти мили шириной. Вода на солнце отсвечивала ярко-голубым. Джахайш сказал:
— Пойдем прямо через озеро. Ветра нет.
На озере отдыхала большая стая лысух, а дальше на воде было множество уток, но издали нельзя было понять каких. Я поднял ружье, однако утки взлетели, как только мы вышли из-под прикрытия тростников.
— Утки сейчас очень пугливы, — сказал Джахайш. — Надо было тебе приехать осенью, когда они только прилетают. Тогда ты смог бы настрелять их сколько угодно. Фалих этой зимой добыл много уток.
Заросли тростника по ту сторону озера походили на невысокие скалы из песчаника вдоль сильно изрезанной береговой линии, а заросли, протянувшиеся за ними, напомнили мне поля спелой пшеницы. Добравшись до дальнего берега, мы опять вошли в тростники. Нам встретились две большие лодки, нагруженные сухим тростником, который так сильно выступал за борта лодок, что мы едва смогли протиснуться. Обе лодки были очень вместительные, длиной около тридцати футов, с высокими бортами и украшенными резьбой носом и кормой. В каждой было по три человека, которые медленно продвигали лодку вперед, упираясь шестами в дно и шаг за шагом проходя по планширу от носа до кормы. Дойдя до кормы, гребцы возвращались на нос, и все повторялось снова.