После еды Мазиад провел нас в ближайший дом, аккуратно сложенный из тростника и тростниковых циновок. Там для нас были разостланы матрасы и стеганые одеяла. Дугалд и я были благодарны Мазиаду за неожиданное предоставление нам отдельного ночлега. Всю ночь сырой, холодный ветер дул в решетчатые окна, и сквозь сон я слышал, как волны плещутся о берег.
Выйдя на рассвете из хижины, я увидел вдали за открытым водным пространством контуры далекой земли, темнеющие на фоне рассветного неба. На мгновение мне показалось, что это — волшебный остров Хуфайз; считается, что увидевшие его люди теряют рассудок. Затем я понял, что это были заросли тростника. У моих ног лежала вытащенная на берег легкая лодка черного цвета с высоко загнутым носом — боевая лодка шейха, приготовленная для моего путешествия по озерам. Еще до того, как в древнем Уре были построены первые дворцы, жившие здесь люди выходили на рассвете из такой же хижины, спускали на воду такую же лодку и отправлялись на охоту. Археолог Леонард Вулли раскопал их жилища и нашел модели их лодок, погребенные глубоко под археологическим слоем государства шумеров, еще глубже, чем археологические свидетельства великого потопа. Пять тысяч лет истории лежали здесь передо мной, а образ жизни людей остался неизменным…
Память об этом первом посещении озер никогда не умирала во мне: отсвет костра на чьем-то лице, крик гусей, утки, прилетающие на кормежку, голос мальчика, напевающего в темноте, лодки, идущие друг за другом по руслу, садящееся солнце — темно-красное сквозь дым горящего тростника, узкие вьющиеся протоки, уходящие в глубь озерного края. Обнаженный человек в лодке с острогой в руках, тростниковые дома над водой, черные мокрые буйволы, которые словно появились на свет из этой топи вместе с первым островком сухой земли. Звезды, отражающиеся в темной воде, кваканье лягушек, лодки, возвращающиеся вечером домой, покой и неразрывная связь тысячелетий, тишина мира, никогда не знавшего шума мотора. И снова я испытывал непреодолимое желание разделить с жителями озер их жизнь — и совсем не как сторонний наблюдатель.
2. Снова на пороге озерного края
Спустя шесть месяцев я с двумя гребцами-арабами шел в дырявой лодке вниз по рукаву Тигра к озерам. Один из гребцов, иссохший старик, был одет в залатанную рубаху неопределенного цвета, доходившую до середины икр. Другой, коренастый косоглазый парень лет пятнадцати, был облачен в остатки европейской куртки, надетой поверх новой белой рубахи, которую он подобрал поясом, чтобы подол не волочился по земле. На них были куфии — головные платки, которые обычно носят арабы-шииты в Южном Ираке: квадратные куски некогда белой ткани в черную клетку размером три на три фута. Так как у них не было игалей,[3] они, сложив платки углом, обернули их вокруг головы. Старик сидел на высокой корме. Я со своим багажом примостился, скрестив ноги, на куске циновки, постеленном на дне лодки у его ног. Багаж состоял из двух черных оцинкованных ящиков; в одном хранились лекарства, а в другом были книги, фотопленка, патроны и прочее. На ящиках лежал пестротканый курдский седельный вьюк, набитый одеялами и одеждой. Охотничье ружье и винтовку фирмы Ригби в брезентовом чехле я поставил на дно лодки, прислонив их к ящикам.
Быстрый поток шириной около тридцати ярдов явно был глубок. Я сидел, ухватившись обеими руками за борта лодки, и кончики моих пальцев все время были в воде. Свежий ветер дул против течения, поднимая небольшие волны, которые время от времени обрызгивали меня и мой багаж. Я боялся пошевелиться, убежденный, что при малейшем моем движении лодка перевернется. Оба араба, однако, совершенно спокойно ходили взад и вперед, не нарушая равновесия лодки.
Мальчик перестал грести, повернулся и присел, чтобы, укрывшись от ветра, зажечь сигарету. Старик поднялся, высматривая какого-то приятеля, работающего в поле. Сидя на дне лодки, я не видел ничего, кроме крутых берегов высотой в три-четыре фута. Время от времени их прорезали ирригационные каналы различной ширины, отводившие воду на поля. Берега увенчивал покрытый пылью блекло-зеленый колючий кустарник высотой в два-три фута. Водяные черепахи, примостившиеся на береговых уступах, соскальзывали с них и шлепались в мутную, темную воду. Пестрые мухоловки проносились мимо или повисали в воздухе, быстро работая крыльями перед тем, как «пикировать». Высоко над ними парили коршуны, Время от времени с прибрежных полей с шумом срывалась стая грачей. Дымка смягчала краски неба, и все вокруг казалось тускло-землистым.
3