И они хором ответили:
— Алейкум ас-салям!
Мы сели на аляповатые коврики, расстеленные поверх циновок, а остальные уселись вдоль стен. Те, у кого были винтовки, положили их перед собой. В глубине помещения я заметил два изумительных старинных ковра в синих и золотистых тонах, убранных с почетного места ради новых — тех, на которых мы сидели. В дальнем конце у стены я заметил деревянный сундук, а недалеко от входа — установленный в деревянной раме большой глиняный кувшин, наполненный водой. Другой мебели не было. Примерно посередине комнаты, немного ближе ко входу, располагался очаг, в нем горел огонь. Рядом выстроилась дюжина кофейников, самый большой высотой около двух футов. В этот кофейник, по принятому у арабов обычаю, сливалась гуща от предыдущих заварок кофе. Когда прибывал какой-нибудь важный гость, в самом маленьком из кофейников всегда заваривали свежий кофе. Старик в белой рубахе — единственный человек кроме меня, не носивший плаща, — занимался приготовлением кофе в соответствии с освященным временем ритуалом. Как только кофейные зерна поджарились, кахвачи начал толочь их в медной ступке, выбивая четкий ритм. Этот приятный звук как бы указывал на то, что в гостевом доме шейха приготовляют кофе, и приглашал принять участие в церемонии всех, кто мог его услышать. Затем, держа в левой руке кофейник, а в правой — две фарфоровые чашечки размером чуть больше рюмки для яйца, старик налил немного кофе в верхнюю чашечку и предложил ее Фалиху, который велел ему подать кофе сначала мне. Я, в свою очередь, отказался. Но Фалих продолжал настаивать, и я взял чашку, а старик налил немного кофе во вторую чашечку для Фалиха. Кофе был крепкий и горький. Зная арабский обычай, я выпил три порции и только после этого слегка встряхнул чашечку, чтобы показать, что мне достаточно. Старик медленно ходил по комнате, подавая кофе остальным в соответствии с их рангом. Фалиху, мне и двум моим гребцам подали также сладкий черный чай в стаканчиках с золотым ободком, напоминающих по форме песочные часы. В дом вошел шестнадцатилетний юноша, старший сын Фалиха. У него был отцовский крупный нос, но лицо было узкое и менее волевое. Фалих представил мне своего сына, назвав его «твой слуга». Затем он поручил ему позаботиться о завтраке и обратился ко мне:
— Мне неловко, оттого что я не могу предложить тебе достойную пищу, но ты приехал без предупреждения. Прошу меня извинить. Я думаю, ты предпочтешь поесть то, что уже готово, а не ждать, пока мы зарежем овцу. Ведь ты, наверное, голоден после долгого путешествия.
Среди арабов долгие паузы в разговоре не смущают ни хозяина, ни гостя. Фалих два-три раза спросил меня, как я себя чувствую, а я дал полагающийся в таких случаях ответ:
— Хвала Аллаху!
Несколько раз он также спросил, было ли мое путешествие удачным, и я отвечал:
— Вполне. Хвала Аллаху!
Кроме нас, никто в комнате не произнес ни слова. Через некоторое время Фалих вернулся к своим утренним делам, ибо мадьяфы были не только домами для приема гостей; в них шейхи заседали утром и вечером, отдавая распоряжения по хозяйству и разрешая споры между своими сородичами.
Некоторые шейхи, например Маджид аль-Халифа, отец Фалиха, имели обширные хозяйства, приносившие им сотни тысяч фунтов в год. Когда-то земля принадлежала племенам, и шейх правил лишь до тех пор, пока племя признавало его. Но последнее время шейхи фактически завладели землей; у оседлых племен они стали землевладельцами, а их соплеменники были низведены до положения работников, обрабатывающих поля в обмен на долю урожая, без всякой гарантии на то, что эти поля останутся за ними на длительный срок, Теоретически все земли в провинции Амара принадлежали государству, которое сдавало их в аренду шейхам. Последние, однако, платили налоги и считали землю своей собственностью, и, пока они обладали силой, никто не оспаривал их права на землю.
Хотя считалось, что шейхи уже не имеют юридической власти, тяжбы между членами племени редко рассматривались государственными судами (кроме дел об убийстве, да и то не всегда). Члены племени предпочитали суд шейхов, которых они знали, правосудию государственных чиновников, с которыми у них не было ничего общего. В конце концов правительство решило, что «от добра добра не ищут».[4]
В тот день Фалих занимался разными делами. Он отдал распоряжение укрепить берег до того, как начнется подъем воды в реке, обсудил распределение земли по случаю приближающейся уборки урожая риса и предупредил одного из крестьян о необходимости выплатить причитающуюся с него долю урожая. Мне с трудом удавалось понимать их говор. Я стал рассматривать лица людей, сидевших напротив меня, пораженный разницей между их простыми, тяжеловатыми чертами и чеканными лицами бедуинов Аравии; ломовая лошадь отличается от чистокровной не менее резко. Но в этой обстановке трудно было составить правильное впечатление об этих людях. Все они спокойно сидели, завернувшись в свои плащи. Их куфии увенчивались черными игалями, которые, по-видимому, были в моде в этих краях. Они показались мне уравновешенными и обладающими чувством юмора людьми, готовыми подчиниться дисциплине, но в то же время умеющими быть упрямыми и быстро приходящими в ярость, если затронуты их чувства.
4
Состояние аграрных и социальных отношений в озерном крае, описываемое У. Тэсиджером, кардинально изменилось после революции 1958 г., и особенно в 70-х годах.