По дороге я насчитал шестьдесят кабанов, кормившихся у кромки тростника. Суданиты просили меня уничтожать кабанов, так как эти животные опустошали маленькие поля пшеницы и ячменя, которые уже почти созрели. Кабаны редко забираются на поля ячменя, если по соседству есть пшеница. В это время года они по ночам кормятся на полях, а днем отлеживаются там же. В некоторых местах пшеница вымахала на высоту в четыре фута, что делало охоту исключительно опасной, особенно если поле волновалось под ветром. Год тому назад в такой же местности меня сбил с ног кабан.
В тот день я уже застрелил около дюжины кабанов. Я выгонял их из густых зарослей ежевики по берегам заброшенных каналов. Когда они выскакивали на открытое место, я стрелял. Какой-то мальчик прибежал и сказал мне, что он обнаружил кабана на ближайшем пшеничном поле. Он точно указал мне место. Вмятина среди колосьев была хорошо видна даже издалека, но пшеница стояла мне по грудь, и дальше ярда ничего не было видно. Вдруг я заметил дернувшееся ухо; впереди, спиной ко мне, в тени лежал кабан. Я выстрелил ему в загривок, и он даже не шелохнулся.
— Давайте возвращаться, ведь путь долгий, — стал убеждать меня мой хозяин, когда я присоединился к нему.
Мы уже собирались уходить, как вдруг опять прибежал тот же самый мальчик: он обнаружил еще одного кабана.
— Застрели его, сахеб, он пожирает мой урожай!
Мой хозяин пытался отговорить меня, но я сказал:
— Еще вот этого, и тогда пойдем. Я подкрался к вмятине, на которую указал мне мальчик. Посмотрев поверх колосьев, я вдруг встретился глазами с крупным кабаном. Я до сих пор вижу, как сверкали его белые клыки! Я мгновенно очутился на земле в нескольких ярдах от того места, где стоял; я лежал на спине, винтовка моя выстрелила во время падения. И тут кабан опять налетел на меня. Он навалился на меня, я увидел над головой его длинное рыло и злобные глазки, почувствовал его дыхание. Он тянулся клыками к моей груди, и я инстинктивно загородился от удара прикладом винтовки. Вдруг кабан исчез… Я сел и посмотрел на винтовку: на ложе была глубокая борозда, а из моего пальца, разрезанного до кости, точно бритвой, текла кровь. Я перезарядил винтовку и поднялся на ноги. Кабан уходил по краю поля. Я крикнул, он развернулся ко мне, и я выстрелил ему в грудь. Кабан рухнул на месте…
Но тогда я был один и отвечал только за себя. На этот раз со мной были четверо моих гребцов и группа суданитов, шагавших по полю пшеницы и наносивших ему больший урон, чем дюжина кабанов. Амара был вооружен моим охотничьим ружьем, заряженным картечью, у Хасана был браунинг калибра 9 мм, который я в тот год привез с собой. У Сабайти и Ясина были только кинжалы. Убив несколько кабанов и два раза с трудом избежав опасности, я убедил жителей деревни, что мы добьемся большего, охотясь среди затопленных водой зарослей камыша. Здесь мы за два дня убили тридцать шесть животных, преследуя их на нашей тарраде и стреляя им в голову из браунинга, когда они плыли впереди лодки или пытались напасть на нас. Пока кабаны были в воде, они не представляли для нас опасности. Один раз Ясин выпрыгнул из лодки на глубоком месте и утопил крупного кабана руками. Суданиты жалели, что мы уезжаем.
Мы направились к землям племени суайдитов. По пути нам попался голый Черный холм, возвышавшийся над тростником на тридцать футов. На этом месте некогда располагался давно забытый город; сейчас холм был известен среди маданов как Ишан-Вакиф, или Неподвижный Остров. Позже суайдиты возили нас в глубь озерного края и показали нам другой подобный холм — Азизу, который достигал, как мне показалось, пятидесяти футов в высоту. По этому холму во всю прыть бежала мангуста… Мы прожили неделю у шейхов в низовьях Машарии. Они были небогаты, но отличались гостеприимством. Один старик, внешностью напоминавший китайского божка, был известен как «Отец Лампы», потому что каждую пятницу (пятница — день отдыха у мусульман) привлекал путников в свой мадьяф, вывешивая на шесте лампу. Эти шейхи вели себя по отношению к своим соплеменникам дружелюбно и держались очень просто; когда подавалась еда, они уговаривали всех присутствующих, принять участие в трапезе. Даже Амара и Хасан, которые, будучи ферайгатами, не питали особой любви к суайдитам, признавали, что их шейхи щедрее, чем большинство шейхов аль бу-мухаммед. Однако, когда я как-то покритиковал гостеприимство некоего шейха аль бу-мухаммед в мадьяфе другого племени, мне сделали строгий выговор.