— А как же!.. Ведь это-то и есть самое красивое!
Сначала Валентину казалось невероятным — смотреть в горько-соленой воде. Он с трудом решился открыть под водой глаза — ему казалось, что он сразу же ослепнет. Но в тот же миг перед Валентином предстал новый, сказочный мир, в чудесном зеленоватом сиянии, более захватывающий, чем самый-самый захватывающий пейзаж, который только может встретить человек на обожженной солнцем, сухой и голой земле. Вокруг плавали рыбки, покачивались голубоватые и розовые шляпки медуз, по перламутровому дну ползали маленькие, полупрозрачные рачки. Какая странная и невиданная жизнь существует в зеленой бездне моря! Валентин так пристрастился к новому, незнакомому миру, что стоял, погрузив голову в воду, пока не начинали болеть глаза или Нушка силой не вытаскивала его на берег. А когда он впервые надел и маску для подводного плавания, мир этот показался ему намного сказочнее.
На какое-то время Валентин забыл про свои мечты, для них просто не было времени. Да как будто не было и желания. Счастье, которое он испытывал от соприкосновения с этим теплым, лучистым миром, окружавшим его, было так близко и доступно, что не стоило напрягать свой ум и воображение, чтобы создавать другой. Мечты дремали, убаюканные морем. Золотистая жаровня дюн, колыхавшаяся с утра до вечера, как будто накаляла и само небо — такое же белое и сверкающее, как освещенная солнцем внутренность раковин. Даже море на горизонте блестело и кипело, как молоко. Они не отходили от него по целым дням. Валентин как-то незаметно вытянулся, высох, его движения стали намного увереннее.
Вечером они с Нушкой долго сидели на вымытых волнами прибрежных скалах. Было очень красиво, особенно когда всходила огромная луна, кровавая и живая, как только что вырванный аденоид. Валентину становилось даже немного страшновато, когда он видел ее такой. Потом луна быстро поднималась по небу, ее кровавое лицо очищалось до призрачности, она серебрила не только дальний горизонт, но и близкие, совсем близкие колени Пушки.
— Ты все молчишь! — сказала она недовольно. — Тебе скучно со мной?
— Вовсе нет! — искренне ответил он. — Даже наоборот.
— Даже наоборот? — она засмеялась. — Тогда поцелуешь меня в щеку?
Она сказала это так спокойно и естественно, что по телу Валентина пробежали мурашки. Неужели можно так обыкновенно говорить о столь необыкновенных вещах?
— Ты вообще слышишь меня? — недовольно спросила она.
— Конечно, слышу! — ответил он слабеющим голосом.
И поцеловал ее в щеку. Ее кожа была очень холодной, словно она только что вышла из воды. Тем горячее казалась волна, залившая его лицо. Но Нушка выглядела все такой же спокойной и даже как будто немного ленивой, поцелуй не произвел на нее какого-то особого впечатления. И Валентин вновь убедился, что он сам не похож на других, он совсем, совсем другой, что видит вещи, которые не видят другие, и ощущает все вокруг себя с какой-то нечеловеческой силой.
— Опять молчишь! — откликнулась она. — Тебе не понравилось?
— Понравилось! — вырвалось у него.
— Я в сущности сделала это только ради тебя! — внезапно сказала Нушка. — Знаю, что вы, мальчишки, только об этом и думаете.
— Я не такой! — обиженно вспыхнул Валентин.
— Тем лучше! — ответила Нушка и снова засмеялась.
— Тогда не буду зря и стараться!
И этот быстрый поцелуй, холодный, ошеломляющий, так и остался последним в его жизни. Нушка больше не предлагала поцеловать ее, даже как будто немного охладела к нему, хотя все так же ласково и сердечно наставляла его в море. Она знала, что отвечает за него «головой», как ее предупредил тот толстяк, его дядя. И было бы не совсем честным, если бы она вернула ему Валентина порядком нацелованным.
Так пролетели две счастливых недели. Только на третьей дядя вдруг вспомнил, что приехал сюда с какой-то миссией. В шесть часов они заканчивали игру, и он брал мальчика с собой на прогулку. Но где могут прогуливаться сангвинический толстяк и хрупкий чувствительный мальчик? Самое большее — это, конечно же, дойти до пивной. Все знают, что для тихих дружеских бесед вряд ли есть в мире место лучше, чем летние павильоны у моря. Здесь подавали чешское пиво, а для детей холодный лимонад. К тому же пиво помогает беседе, во всяком случае лучше, чем лимонад. Дядя умел расспрашивать — тактично, без особой назойливости или нажима. Незаметно располагал к себе своими детскими воспоминаниями о времени, проведенном у моря, своими детскими мечтами и выдумками. Мальчик смотрел на него с тайным интересом и вниманием — может быть, и он сам не единственный в своем роде экземпляр в этом странном мире людей.
Поэтому через несколько дней разговорился и мальчик. Сначала очень стеснительно, не выдавая всего, что таилось в душе. Но дядя слушал его с таким вниманием и заинтересованностью, что он начал поддаваться искушению и чувствовать себя все свободнее. Так что в конце концов рассказал ему и часть своих приключений невидимки. Рассказал даже о том, как однажды ночью явился в образе господа бога своей учительнице (Цицелковой). Как только она погасила лампу и приготовилась лечь, он произнес гробовым голосом: «Слушайте, женщина, я запрещаю вам больше заниматься мальчиком Валентином. Оставьте его мне, я за него отвечаю!»
— И она ничего не ответила? — с любопытством спросил дядя.
— Нет, ответила. «Господи, вы ведь знаете, что мне запрещено разговаривать с вами!»
Дядя так захохотал, что опрокинул стол с превосходным чешским пивом и салатом из вяленой скумбрии. Вскоре после этого в ресторан вошли его приятели с женами и Пушкой. Разговор оборвался на самом интересном месте.
Через два-три дня они вернулись в Софию. Родители Валентина все еще не вернулись с курорта, поэтому он целую неделю оставался у дяди. Стояло скучное и жаркое городское лето, было просто некуда пойти. Ему ужасно не хватало моря. И так как делать было абсолютно нечего, он снова вернулся к книгам и мечтам. Ему никто в этом не мешал. Днем в квартире было совсем тихо, только утром сюда приходила старая молчаливая домработница, которая хлопотала по дому, пока не приводила все в порядок. Потом она готовила, они вдвоем молча обедали, и она уходила так же бесшумно, как и появлялась. Валентин оставался совсем один. Его ждало хорошее, спокойное послеобеденное время, полное солнца и тишины.
Дядя возвращался обычно к пяти часам, такой оживленный и веселый, словно только что смотрел какой-нибудь смешной фильм. Валентин всегда искренне радовался его возвращению. Дядя ему не мешал. Вечерами они долго беседовали, смеялись, иногда ходили в летний кинотеатр, где садились на первые ряды вместе с ребятней. Валентин часто ходил в кино и один, так как дядя иногда играл в карты. Валентин любил смотреть на него, когда тот играл, это было даже интереснее кино. Дядя пыхтел и сопел с таким напряжением, словно играл не в карты, а пробивал какой-то бесконечный тоннель. Однажды после неудачного паса он так сильно ударил кулаком по столу, что несколько карт вылетело в окно.
За картами и застала его Лора, когда наконец пришла забрать Валентина. Толстяк встретил ее у двери в квартиру и недовольно посмотрел на нее.
— Иди в кабинет! — сказал он. — Подожди немного!.. У меня беспроигрышная комбинация!
Лора вошла в знаменитый кабинет. Через некоторое время голос брата гневно прогудел в гостиной — беспроигрышная комбинация явно уплыла из его рук. Но вернувшись к Лоре, он выглядел уже спокойнее.
— Послушай, сестра, в другой раз поговорим поподробнее! А сейчас хочу сказать тебе только одно — у тебя славный сын!
— Ты так думаешь? — спросила, польщенная, Лора.
— Не думаю, а знаю! — брат был все еще разгорячен игрой. — Он не только умный и чувствительный мальчик. Таких много. По-моему, он наделен необыкновенным, я бы сказал колоссальным воображением.
Но сестра, казалось, не была так уж обрадована этим открытием.
— Не понимаешь? — озадаченно спросил физик.
— Такие рождаются один на сто тысяч. Да что я говорю — один на миллион, на сто миллионов!
Лора сдержанно улыбнулась.
— Каждый ребенок… — начала она.