— Пока мне хватит и этого, — пожал я плечами.
Мальчик улыбнулся, с бесконечной осторожностью взял рыбку в ладони и направился к мелководью. Мне больше нечего было здесь делать. Я отцепил блесну, собрал спиннинг и нехотя пошел к турбазе. Как и все рыбаки, я очень чувствительно относился к успехам и неудачам. Сразу же представил себе, с каким безмолвным пониманием переглянутся мои спутники. Кроме всего прочего, я израсходовал и государственный бензин. Поднявшись к базе, я прежде всего увидел новенькую «Ладу», сверкавшую на полуденном солнце всеми своими никелированными частями. И никакой другой жизни. В ресторане тоже было очень тихо и сумрачно, небольшие окна, прорезанные в крыше, пропускали слишком мало света. В уютном полумраке я сразу же заметил моих приятелей, которые не спеша угощались домашней ракией, налитой в бутылку из-под растительного масла.
— Как дела, маэстро? — шутливо спросил полковник.
— Пусто, — я фальшиво улыбнулся.
— А мы все равно будем есть рыбу! — довольно сказал полковник. — И не какую-нибудь!
Мне протянули бутылку. Они с ней немного опоздали, надо было предложить мне выпить, когда у меня на горной дороге душа уходила в пятки. Я все-таки отхлебнул довольно большой глоток. В глазах лейтенанта появилось уважение. Усевшись на массивный деревянный стул, я еще раз приложился к бутылке, чтобы прийти в себя. И вдруг все мое плохое настроение, последние остатки напряжения от дороги — все куда-то улетучилось. Я почувствовал себя легко, расслабленно, освободился от давившего на меня чувства вины. В сущности, какой вины? Что плохого я совершил? Только намного позднее я понял, чем было вызвано это ощущение — я просто избавился от рыбы. Мальчик, конечно, ее не оживит, но так или иначе, я от нее избавился. У нас со спутниками сразу завязалась беседа, подогретая выпитым алкоголем. Я рассказал им о сорвавшейся рыбине. Они снисходительно улыбнулись. Наверное, не первый раз слушали рыбацкие россказни. Но о мальчике, не знаю почему, я им ничего не сказал. Только огляделся вокруг, чтобы узнать, с кем он приехал.
Во всем ресторане был занят еще только один столик. Довольно далеко от нас, но я все же успел рассмотреть сидевших за ним, не привлекая их внимания. Это были мужчина и женщина, не очень молодые, но и не старые, около сорока. Наверно, мать и отец мальчика. Он явно походил на мать, которая была такая же стройная и худенькая, с таким же бледным, словно только что вымытым лицом, без каких бы то ни было следов грима. По сравнению со своим мужем она казалась чуть-чуть увядшей и жалкой. Тот выглядел солидным, у него было очень массивное и тяжелое лицо и какой-то странно прозрачный взгляд, словно под веками находились не глаза, а лимонадные шарики. Одет он был в пальто-жилетку крупной вязки, с красивой кожаной отделкой, и в безупречно сидевшие на нем спортивные брюки. И в этом отношении его жена в своем выгоревшем студенческом костюмчике выглядела совсем непримечательной. У меня было такое чувство, что она постепенно увяла во властной тени своего мужа, что безропотно передала ему все свои права. Позднее, когда судьба заставила меня внимательно изучить жизнь этих совсем незнакомых мне людей, я понял, что мои первые впечатления оказались весьма поверхностными. В общем, они оба не произвели на меня особого впечатления, мальчик словно не был их сыном. Или точнее, они вряд ли его заслуживали, он очевидно превосходил их по интеллигентности и чувствительности.
Мы действительно ели рыбу. Заведующий принес ее нам на грубых алюминиевых тарелках, зажаренную по-мужски, крупными кусками. Ее мясо было нежно-розовым, как у форели-пеструхи, хотя это была настоящая «американка», по словам заведующего, «скрещенная» с нашими породами. Я спросил, как ему удалось поймать это маленькое озерное чудовище.
— Да вчера в озеро молния ударила, — ответил он небрежно. — Поймал голыми руками, оглушенную.
Мои приятели недоверчиво усмехнулись. Да и я что-то не мог припомнить, чтобы вчера была гроза. Мы с удовольствием поели, ракия совсем нас развеселила. Она не была чем-то особенным — в этом суровом краю алычи, ежевики и щавеля нет хорошей ракии. Мы как раз собрались уходить, когда в ресторан влетел мальчик. Он выглядел очень возбужденным, его лицо просто горело.
— Дядя, рыба ожила! — громко крикнул он. — Действительно ожила!
— Как ты это понял? — спросил я недоверчиво.
— Она уже плавает… Хотя и на спине.
— Ты пустил ее в озеро?
— Нет, в маленький бассейн… Загородил его камнями.
В этот момент отец мальчика сердито прикрикнул со своего места:
— Валентин, не мешай чужим людям!
— Они не чужие, — смущенно сказал мальчик.
— Не имеет значения. Иди сюда! — голос отца звучал все более властно.
— Папа, пусти меня к рыбе! — попросил мальчик.
— К какой рыбе?
— Этот дяденька подарил мне одну рыбку. И она ожила.
Мужчина посмотрел на меня своими прозрачными глазами — холодно, даже немного враждебно.
— Ты уже два часа висишь там. Простудишься.
— Папа, я тебя очень прошу! — в его голосе звучало чуть ли не отчаяние.
«Пусти мальчика, дурак! — подумал я, немного возбужденный выпитым алкоголем. — Оставь свои манеры для другого раза!»
Мне был знаком этот тип людей, которые, не имея возможности как-то иначе удовлетворить свою жажду власти, вымещают ее на детях. Его жена, до сих пор безучастно слушавшая разговор, неохотно вмешалась.
— Да пусть идет! Ведь мы приехали сюда из-за него. Пусть насытится своим озером.
Мужчина секунду поколебался, снова посмотрел на меня — на этот раз уже совсем неприязненно, как на человека, который без разрешения ворвался в его квартиру.
— Хорошо, иди… Но чтоб через четверть часа был здесь…
Мальчик бросил на меня просветленный взгляд и молча выскочил наружу. Вскоре встали и мы. Выйдя на террасу, я увидел его сидящим перед озером на корточках, спиной к нам. Наверное, он все еще занимался своей рыбой, которая вряд ли когда-нибудь по-настоящему оживет. Или, кто знает, — может быть, этот одухотворенный мальчик действительно вернул ей жизнь. Мне очень хотелось окликнуть его и попрощаться, но я воздержался. В конце концов это был просто мальчик, и наши отношения не могли быть равноценными. Тогда я еще не понимал, как это глупо.
В Самоков мы вернулись по хорошей туристской дороге, удобной и для автомашин. Там на короткое время зашли в Городское управление. Как-то неудобно было распрощаться с моими гостеприимными хозяевами просто так, на улице. Когда мы вошли в кабинет полковника, его телефон громко и настойчиво звонил. Я почувствовал какое-то смутное беспокойство — мне показалось, что ищут меня. Полковник сделал несколько шагов к столу и небрежно взял трубку. До нас донесся неясный человеческий голос, — как мне показалось, довольно встревоженный. Полковник какое-то время слушал, потом его лицо вдруг потемнело и словно окаменело.
— Да, хорошо, — ответил он. — Я немедленно пошлю к тебе людей.
Он положил трубку и обернулся к нам.
— Мальчик утонул, — сказал он просто.
— Какой мальчик? — вздрогнул я.
— Тот, которого мы видели на базе. Упал в воду и утонул.
Если бы меня даже ударили под ложечку, я вряд ли почувствовал бы себя так. Я стоял, ошеломленный, стараясь глотнуть воздух. И в тот момент просто не смел поверить своим ушам.
2
Мне около сорока пяти лет, по профессии я литератор, занимаюсь теорией эстетики. Могу сказать, что Гегеля знаю лучше самого себя, даже лучше, чем собственную жену. Человеку очень трудно познать самого себя, это удается только гениям. И еще, может быть, ничтожествам. Но если гений просто примиряется с нечеловеческим в себе, то ничтожество превращает это в свое оружие. Что же касается моей жены, то я просто избегаю думать о ней. Почему? Да потому что она столь добра и безупречна, что любые размышления могли бы превратиться в ненужную эрозию. Жена по профессии врач, и отсюда проистекают некоторые мои маленькие беды. Когда-то давно ей удалось обнаружить у меня что-то вроде сердечной недостаточности. Этого ей было вполне достаточно для того, чтобы лишить меня курения и начать ревниво считать выпитые рюмки. Из всех моих маленьких увлечений и пороков осталась только рыбалка. Существуют такие женщины-инквизиторы, которые полностью присваивают себе право думать за мужа, сколь бы независимым и неприступным он сам себя не считал. Конечно же, это может быть вызвано искренней любовью и заботой, но иногда это просто проявление самого откровенного эгоизма, высшей формы власти и чувства собственности. Вот почему человеку не надо пытаться познать своего ближнего до конца, разумнее всего — принимать его с лучшей его стороны.