— Не смей!
Отобрав у Фама чашку, он внимательно в упор стал всматриваться в лица своих товарищей.
— Кто сидел рядом с Большим Ветром? — тихо спросил Ванг.
— Я сидел, — сказал Фам.
— Нет, ты подсел позже, когда Большой Ветер уже ел. А кто был возле него до тебя?
Наступило недолгое молчание.
— Постойте... — проговорил Фам. — Ведь рядом с Большим Ветром, кажется, сл рис и Хоан-Гончар. Так ведь?
Люди в упор взглянули на Хоана-Гончара. Он хотел что-то сказать, но Хоан-Рыбак вдруг резко повернул к нему хмурое лицо и схватил его за ворот куртки.
— Признавайся, негодяй! — пронзительно воскликнул он. — Ведь это ты отравил нашего товарища?
Побледневший Хоан-Гончар в страхе попятился от него:
— Что ты, брат! Как ты мог даже подумать такое?
— Как я мог подумать? Я давно уже приглядываюсь к тебе, предатель. Кто же еще это сделал, если не ты? Теперь-то мне ясно, почему ты предлагал оставить нашим врагам рис. Чего глядеть на него! Убить нужно собаку!
И Хоан-Рыбак выхватил из-за пояса пистолет.
Если бы Фам опоздал хоть на мгновение, Хоан-Рыбак выстрелил бы в Хоана-Гончара. Но Фам успел отвести его руку и отобрал пистолет:
— Не торопись!..
Хоан-Гончар наконец пришел в себя.
— Разве, — пожал он плечами, — из того, что я сидел пеподалеку от человека, следует, что я отравил его?
В это время позади раздался звонкий голос Гуна:
— Возле Большого Ветра ведь сидел и Хоан-Рыбак!
Люди расступились, взглянув па стоявшего мальчика.
— Что ты, Гун! — сказал Хоан-Рыбак. — Ведь я ел свой рис рядом с тобой!
— Верно, рядом, — подтвердил Гун. — Но до этого ты недолго посидел и рядом с Большим Ветром. Помню даже, как ты посолил свой и его рис.
— Посолил? — сразу насторожился Ванг. Он в упор взглянул на Хоапа-Рыбака и тихо спросил: — Чем ты солил рис?
Хоан-Рыбак недоуменно развел руками и обратился к столпившимся вокруг товарищам:
— Кто же не знает, что я люблю густо посоленную пищу! А солонка моя — вот она!
И Хоан-Рыбак вытащил из кармана свою деревянную шестигранную коробочку и протянул ее Вапгу.
— Хок, принесп-ка немного риса... — попросил Ванг.
Ванг чуть посолил рис из солонки и предложил Хоану-
Рыбаку отведать. Тот с готовностью съел и рассмеялся:
— Напрасно ты. Ванг, меня подозреваешь!
Но Ванг молчал, сосредоточенно разглядывая коробочку. Вдруг пальцы его, ощупывая деревянное кольцо, охватывающее коробочку посередине, сдвинули его, донышко отошло, и на руку Ванга высыпалось несколько крошечных желтоватых крупинок.
— Это тоже соль? — спросил он Хоана-Рыбака, наступая на него.
— Что ты, что ты! — пятился тот.
— Так, значит, это тоже твое? — Ванг протянул Хоану-Рыбаку портсигар, найденный на берегу.
Хоан-Рыбак не ответил, а резким ударом внезапно опрокинул стоявшего сбоку Гуна и бросился бежать к густым зарослям. Но выстрел Фама не позволил ему уйти далеко. Когда подбежавшие к предателю люди повернули его на спину, он был уже мертв. Ванг расстегнул куртку, чтобы осмотреть карманы предателя, и тогда все увидели на груди убитого голубую татуировку — рысь, впившуюся когтями в затылок упавшего человека.
...В глубоком молчании люди постояли у могилы Большого Ветра, а затем заторопились навстречу поднимающимся из-за деревьев струйкам дыма от очагов партизанской базы.
ОЗЕРО ЧЕРНОГО ДРАКОНА
Трудно было сказать, сколько времени Менье и Чинь Данг блуждали по джунглям — неделю, две, а может быть, несколько месяцев... Разве при этом вечнозеленом сумраке и колеблющемся тумане можно вести счет времени? К тому же ежечасная борьба за существование вытеснила из их жизни все интересы и даже воспоминания. Донг-Тоа, деревня мыонгов, разгром их отряда — все это казалось очень далеким, почти не существующим.
Особенно тяжело было Менье, которого обессилила тропическая лихорадка. По утрам, просыпаясь, Менье со страхом ждал приближения полуденных часов. Вместе с ними подползал приступ лихорадки с бредом.
После неудачного штурма пещеры на склоне Тигровой горы Менье и Чинь Данг бросили на произвол судьбы остатки своего отряда и, захватив мешок с провизией, скрылись в джунглях. Француз и баодаевец пошли на северо-запад в обход Тигровой горы: Чинь Данг уверял, что таким путем они обязательно выйдут к Обезьяньей реке, которая выведет их из джунглей. Но Менье и Чинь Данг вскоре наткнулись на непроходимые болота. Чтобы обойти их, они вынуждены были взять много западнее. Шли очень долго, а Обезьяньей реки всё не было. Тогда ими начало овладевать отчаяние. Стоит ли говорить, что пройденный в течение дня путь исчислялся не километрами, а метрами: ведь они шли не по дороге или тропе, а продирались сквозь чащу, имея ориентиром лишь изредка проглядывающее солнце. Оба обессилели от голода, так как добыча нелегко давалась в руки. К тому же у них остались считанные патроны. Теперь Чинь Данг и Менье не брезговали ничем, даже мясом ящерицы. А тут еще к Менье подкрался страшный враг — тропическая лихорадка. Из-за нее они вынуждены были теперь все чаще останавливаться. В полуденные часы француза начинал бить озноб, несмотря на то, что было жарко и душно.
Чинь Данг вначале довольно безучастно относился к этому. Когда у Менье пачинался приступ, он усаживался спиной к нему и покуривал свою трубку. Но приступы участились, и Чинь Данг становился все раздражительнее.
— Этак мы никогда не выберемся из проклятого леса! Ночью мы спим, а днем на месте трясемся...
Оставшись в джунглях вдвоем с французом, баодаевец обнаглел. Таких слов он не посмел бы раньше сказать майору. Менье далее пожалел, что бросил своих солдат. Будь все по-старому, он за такие слова пристрелил бы этого желтокожего. Но теперь все чаще приходилось ему пропускать мимо ушей колкости и ядовитые замечания Чинь Данга.
Началось все как будто с пустяков. На другой день после их бегства Чинь Данг, видя, что Менье закуривает сигарету, резко вскочил и произнес:
— Вот что, господин Менье, если вы собираетесь оставаться со мной, то с этой минуты предлагаю все наши запасы расходовать по обоюдному согласию. Вряд ли мы встретим в этом лесу харчевню... Поэтому дайте сюда сигареты и спички!
Француз вначале даже опешил от наглого тона бао-даевца, еще вчера боявшегося его взгляда.
— Господин капитан, вы забываетесь... — только было начал Менье, но Чинь Данг не дал ему договорить.
— Здесь нет ни майора, ни капитана. В джунглях действует не устав французской армии, а законы сильного... Старшим здесь будет тот, кто поведет к Обезьяньей реке, кто добудет пищу... Если не согласны, господин Менье, то прощайте!
И Чинь Данг поднялся, словно и в самом деле намеревался уйти. Что ж оставалось делать Менье? Вместо ответа он молчаливо протянул свой портсигар Чинь Дангу. Тот . закурил из него и положил в свой карман.
Последние дни стали особенно тяжелы, потому что оба лишились того согласия, которое раньше существовало между ними, — согласия, основанного не на дружбе двух человек, а на системе служебных отношений, при которых один приказывал, а другой повиновался.
Трещина, появившаяся в их отношениях, становилась с каждым днем все шире и глубже. Чинь Данг и не пытался теперь скрыть, что француз для него — обуза. Если совсем недавно баодаевец делился с ним лучшими кусками добычи, то теперь открыто брал их себе. «Сами ищите дичь, Менье, — говорил он, больше не называя его ни майором, ни господином. — Я тоже ослаб. На двоих мне не напастись...»
В эту ночь Менье трясло особенно сильно. Мучила жажда. Он попытался подняться, чтобы дотянуться до запасного бамбукового ствола, в котором находилась вода, но силы его оставили, и он снова упал навзничь.
Лежа в полудреме, Менье прислушивался к звукам просыпающегося леса.
«Куан, куан» — звала кого-то птичка, сидевшая на ветке над его головой. Ей откликнулись воркующие голоса лесных голубей.