Шелк открыл глаза.
— То, что ты сказал первым, взято из Писаний, Рог. Ты знаешь об этом?
— Нет, патера. Я только слышал, как ты это говорил.
— Я цитировал. Хорошо, что ты выучил этот пассаж наизусть, даже если ты выучил его только для того, чтобы посмеяться надо мной. Садись. Ты говорил о мудрости. Ну, без сомнений, из меня струей лилась вся эта глупость, но ты заслужил урок получше. Кто — по-твоему — мудр, Рог? Ты думал над этим? Если нет, подумай сейчас. Кто эти люди?
— Ну… ты, патера.
— НЕТ! — Шелк встал так резко, что птица громко запротестовала. Он подошел к окну и, через решетку, уставился на колеи на Солнечной улице, ставшие черными под потоком сверхъестественного небосвета. — Нет, я не мудр, Рог. Или, по меньшей мере, я был мудрым только в один-единственный момент моей жизни.
Он прихромал через всю комнату к стулу Рога и присел перед ним, поставив одно колено на ковер.
— Разреши рассказать тебе, насколько я был глуп. Знаешь ли ты, во что я верил, в твоем возрасте? Что нет ничего, кроме мысли, ничего, кроме мудрости, и только она имеет значение. Ты хорошо играешь, Рог. Можешь бегать, прыгать и карабкаться. И я был таким, играл и карабкался, но презирал эти способности. Нечего гордиться тем, что умеешь хорошо карабкаться, если не умеешь карабкаться как обезьяна. Но я мог думать лучше, чем обезьяна — на самом деле лучше любого в нашем классе. — Тряхнув головой, он горько усмехнулся. — Вот как я думал! Гордился ерундой.
— Разве думать плохо, патера?
Шелк встал.
— Нет, хорошо, но только когда мы думаем правильно. Видишь ли, мысль в конечном счете порождает действие. Действие — ее единственная цель. Иначе для чего она вообще? Если мы не действуем, она ничего не стоит. Если мы не можем действовать, она бесполезна.
Он вернулся к своему стулу, но не сел.
— Сколько раз ты слышал, Рог, как я говорю о просветлении? Двадцать, тридцать, не меньше, и у тебя хорошая память. Расскажи мне то, что я говорил.
Рог, с несчастным выражением на лице, взглянул на Орева, как бы для поддержки, но птица только вздернула голову и поерзала на плече Шелка, как будто тоже хотела услышать то, что скажет Рог. Наконец он решился:
— Это… мудрость бога вроде как втекает в тебя. Она исходит не из книги и не откуда-то еще. И… и…
— Возможно, будет лучше, если ты используешь мой голос, — предположил Шелк. — Встань и попробуй. И я не буду глядеть на тебя, если из-за этого ты волнуешься.
Рог встал, поднял голову, закатил глаза к потолку и опустил уголки рта.
— Божественное просветление означает, что ты все знаешь не думая, и не потому, что думать плохо, но потому, что просветление лучше. Просветление — это когда бог делится с тобой своими мыслями.
— Так близко, как я могу, патера, — добавил он обычным голосом. — Не было времени вспоминать.
— Выбор слов необходимо улучшить, — наставительно сказал Шелк, — но твоя интонация просто великолепна, и ты почти удачно воспроизвел мою манеру говорить. И — что намного, намного важнее — ты не сказал ни слова неправды. Но кто получает его, Рог? Кто получает просветление?
— Люди, которые долгое время пытаются жить праведной жизнью. Иногда.
— Не всегда?
— Да, патера. Не всегда.
— Поверил бы ты мне, Рог, — безоговорочно! — если бы я сказал тебе, что сам получил его? Да или нет?
— Да, патера. Если ты так говоришь.
— Что я получил его только вчера?
Орев негромко свистнул.
— Да, патера.
Шелк кивнул, главным образом самому себе.
— Я действительно получил его, Рог, и не благодаря каким-то там заслугам. Я готов сказать, что ты был там со мной, но это не совсем правда. Не на самом деле.
— Это было перед мантейоном, патера? Вчера ты сказал, что хотел совершить личное жертвоприношение. Из-за этого?
— Да. Я так и не совершил его и, возможно, больше никогда…
— Нет резать!
— Даже если я его совершу, это будешь не ты, — сказал Шелк Ореву. — Вероятно, это вообще будет не животное, хотя завтра я собираюсь принести большую жертву и купить много животных.
— Дом птица?
— Да, действительно. — Шелк поднял львиноголовую трость на уровень плеча; Орев прыгнул на нее и стал крутить головой, глядя на Шелка каждым глазом по очереди.
— Он не разрешил мне коснуться его, патера, — сказал Рог.
— У тебя нет причин его касаться, и он не знает тебя. Все животные ненавидят, когда их касаются посторонние. У тебя когда-нибудь была птица?
— Нет, патера. У меня была собака, но она умерла.
— Я надеялся получить от тебя совет. Я не хочу, чтобы Орев умер, хотя вполне представляю себе, что ночные клушицы — стойкие создания. Вытяни руку.