Шелк наполнил чайник, поставил его на плиту и разжег огонь, расточительно использовав выброшенную бумагу; когда пламя облизало бока чайника, он сел на расшатанный стул, на котором сидел во время еды, и наставил палец на Орева:
— Патера Щука оставил нас прошлой весной, почти год назад. Я сам выполнил все ритуалы, и его могила, даже без надгробного камня, стоила больше, чем мы все вместе смогли наскрести. Так что я слышал ветер или что-то в этом роде. Крысы, возможно. Я ясно выразился?
— Есть счас?
— Нет. — Шелк тряхнул головой. — Не осталось ничего, только немного мате́ и очень маленькая головка сахара. Я собираюсь приготовить себе чашку чая, выпить ее и лечь спать. И советую тебе поступить так же, если ты сможешь заснуть.
Над головой (скорее над селлариумом, почувствовал Шелк) опять заскрипела старая кровать патеры Щука.
Он встал. Гравированный игломет Гиацинт все еще лежал в кармане; прежде чем войти в дом, он зарядил его иглами из пакета, которые для него купил Гагарка. Он дернул ручку зарядки, убедился, что есть игла, готовая к выстрелу, и опустил предохранитель. Подойдя к лестнице, он крикнул:
— Мукор, это ты?
Ответа не было.
— Если это ты, надень что-нибудь. Я поднимаюсь, чтобы поговорить с тобой.
Первый шаг на ступеньку, и из щиколотки ударила волна боли. Ему страстно захотелось опереться на трость Крови, но она осталась наверху, прислоненная к изголовью кровати.
Еще один шаг, и пол над головой заскрипел. Он поднялся еще на три ступеньки, остановился и прислушался. Ночной ветер все еще с тоской носился по дому, жалуясь каминным трубам — в точности как во сне. Да, конечно, именно ветер заставил стонать старый дом, и он, Шелк, выставил себя глупцом, подумав, что слышал, будто кровать старого авгура заскрипела, завизжала и вновь привела в порядок свои старые ремни и доски, как будто патера перевернул свое старое тело и уселся, чтобы помолиться или просто посмотреть наружу через пустое открытое окно, а потом опять улегся на спину, на бок.
Дверь наверху тихо захлопнулась.
Безусловно, дверь его спальни. Он не обратил на нее внимания, когда быстро натягивал брюки и торопился вниз, чтобы посмотреть на Орева. Все двери в доме качались сами по себе, если их не запирали на засов — они открывались и закрывались, и бились о стены, больше не стоявшие вертикально; старые треснувшие двери в покоробленных рамах, которые, возможно, никогда не были прямыми и, безусловно, не были прямоугольными сейчас.
Палец сомкнулся на спусковом крючке игломета; вспомнив предупреждение Гагарки, он переставил его на спусковую скобу.
— Мукор? Я не хочу обидеть тебя. Я хочу просто поговорить с тобой. Ты там, наверху?
Тишина — ни ответа, ни звука шагов. Он поднялся еще на несколько ступенек. Он показал Гагарке азот, крайне неосторожно; азот стоил тысячи карт. Гагарка грабил намного большие и лучше защищенные дома, чем этот. И сейчас Гагарка пришел за азотом или послал сообщника, увидев удобный случай, когда зажглись кухонные огоньки.
— Гагарка? Это я, патера Шелк.
Никакого ответа.
— У меня игломет, но я не хочу стрелять. Если ты поднимешь руки и не будешь сопротивляться, я и не буду. И не выдам тебя гвардии, конечно.
Его голос сумел зажечь только тусклый свет на площадке. Осталось десять ступенек, и Шелк медленно поднялся по ним, сдерживаемый как страхом, так и болью. Поднимаясь, он сначала увидел одетые в черное ноги в дверном проеме его спальни, потом край черной сутаны и, наконец, улыбающееся лицо старого авгура.
Патера Щука приветливо махнул рукой и превратился в серебряный туман; его черная скуфейка с голубой отделкой медленно спланировала на неровные доски лестничной площадки.
Глава вторая
Леди Киприда
Хотя и Шелк, и майтера Мрамор забыли о плакальщицах, те появились за час до начала похоронного ритуала Элодеи, предупрежденные торговцем, поставившим руту. Им пообещали две карты, и к тому времени, когда появились первые верующие, они уже расцарапали себе руки, груди и щеки и стали черными от горя; ветер развевал их длинные распущенные волосы, они рвали на себе траурную одежду, громко выли или стояли на коленях, вымазав грязью окровавленные лица.
В передней части мантейона поставили пять длинных скамеек для близких и знакомых умершей; те начали приходить парами-тройками, и вскоре вся неогороженная часть старого мантейона была полна. По большей части это были юные женщины, которых Шелк видел вчера днем в желтом доме Орхидеи на Ламповой улице, хотя было и несколько торговцев (посланных, без сомнения, Орхидеей, решил Шелк) вместе с закваской из грубо выглядевших людей, которые легко могли быть друзьями Гагарки.