Вот как накануне боя проходило партийное собрание в 118-м стрелковом полку 40-й стрелковой дивизии.
…У подножия сопки в кустах собрались в тесный кружок бойцы. Они были в полном вооружении — с винтовками, пулеметами, на поясах висели гранаты. Впереди и на флангах были выставлены дозоры и секреты красноармейцев. Они охраняли личный состав, присутствовавший на собрании, от неожиданного налета врага.
Секретарь партийного бюро полка лейтенант И. Н. Мошляк открыл партийное собрание. Из предосторожности люди говорили вполголоса: японцы находились в нескольких десятках метров.
С кратким докладом выступил комиссар полка старший политрук Бондаренко. Он рассказал коммунистам о задачах предстоящего штурма сопки Заозерная, призвал их к тому, чтобы успешно выполнить боевую задачу — разгромить врага и очистить советскую землю от японцев. В обсуждении доклада приняли участие многие коммунисты. Их выступления были предельно краткими, но все они выражали решимость в предстоящем бою с честью оправдать высокое доверие ленинской партии, выполнить свой патриотический и воинский долг. Особенно взволнованно говорил о готовности выполнить приказ командования коммунист лейтенант И. Лазарев.
— Несмотря на свое ранение, я в состоянии еще двигаться, командовать и стрелять, — сказал он. — Я пойду в бой, чтобы добиться выполнения боевой задачи.
…Атака частей и подразделений 40-й стрелковой дивизии была назначена на 2 августа. Главный удар наносился силами 119-го и 120-го стрелковых полков с приданным 32-м отдельным танковым батальоном и двумя артиллерийскими дивизионами. На Безымянную с севера наносился основной удар, а вспомогательный — с юга 118-м стрелковым полком.
К исходу 2 августа вышел на северо-восточные склоны сопки Безымянная 119-й стрелковый полк. Озеро Хасан ему пришлось преодолевать вброд и вплавь. Когда промокшие, уставшие бойцы вышли из воды, на них обрушился шквал огня противника. Подразделения были вынуждены залечь и окопаться.
Некоторое время спустя, после получения сигнала атаки, первым поднялся политрук П. Лысенко. Он увлек за собой вперед, на врага бойцов стрелковой роты. Политрук получил два ранения, но остался в строю. Только после того, как он в третий раз был тяжело ранен, бойцы вынесли его с поля боя.
Бесстрашно и мужественно бился с врагом красноармеец И. Гудзь. Поражая врага огнем из винтовки, мастерски орудуя штыком, он сумел «уложить» несколько вражеских солдат и офицеров. Беря в пример политрука, несмотря на ранение, Гудзь продолжал вести бой.
Приказание проникнуть в тыл противника получил командир стрелкового взвода комсомолец Я. Борисенко. Вместе с пятью бойцами он пробрался в расположение врага. Среди японских солдат поднялась паника. Но именно на это и рассчитывал Борисенко. Укрывшись в траншее смельчаки разведали вражеские силы, а затем незаметно, без потерь возвратились в свой полк.
120-й стрелковый полк, овладев восточными скатами сопки Безымянная, пытался развить успех, но, испытывая сильное противодействие противника, вынужден был прекратить атаку и залечь.
К исходу того же дня на восточные и юго-восточные скаты сопки Безымянная вышел 118-й стрелковый полк.
Пехотинцев поддерживали танкисты 32-го отдельного танкового батальона полковника М. В. Акимова.
Умело, мужественно вел неравный бой экипаж танка Т-26 комсомольца А. Кутузова из 2-й танковой роты 40-го танкового батальона. Его танк во время атаки был подбит.
Пять часов мужественные воины отражали атаки врага, который пытался захватить танк. Экипаж уничтожал японцев огнем своей пушки и пулемета. Когда пулемет, поврежденный врагом, замолчал, танкисты начали расстреливать вражеских солдат из личного оружия через башенные отверстия. Вскоре на помощь попавшему в беду экипажу устремился танк комсомольца Солянина. Рассеяв и частично уничтожив японцев, танкисты помогли товарищам выйти из боя…
А бой продолжался до поздней ночи. Несмотря на мужество и отвагу воинов, 40-я стрелковая дивизий понесла большие потери. Если учесть, что она вступала в бой по частям и после изнурительного марша, то становится ясным, что воины ее не могли продолжать выполнение поставленной задачи. К этому времени в район боевых действий подошли части 32-й стрелковой дивизии полковника Н. Э. Берзарина и 2-й отдельной механизированной бригады полковника А. П. Панфилова. Автору этих строк довелось в те дни командовать танковым взводом в составе 2-го танкового батальона этой бригады.
…Во 2-ю механизированную бригаду, куда мне было предписано прибыть для прохождения службы после окончания Харьковского бронетанкового училища, я прибыл в начале июля. С первых же дней я почувствовал, ощутил, что нахожусь во фронтовой обстановке и на нас, дальневосточников, возложена величайшая ответственность за охрану неприкосновенности нашей границы, что именно здесь больше, чем в другом месте, «в воздухе пахнет грозой».
Теплым, солнечным июльским днем на попутной машине из Уссурийска я добирался до лагеря, где находилась бригада. Дежурный, такой же, как и я, молодой офицер с двумя «кубиками» в петлицах гимнастерки, тщательно проверив документы, направил меня в отделение кадров.
— Прошу немного подождать, — сказал начальник, оторвавшись от разложенных на столе документов. — Вас пригласят.
Я вышел из штаба и направился к расположенной неподалеку беседке, выкрашенной зеленой краской и плотно обвитой плющом и диким виноградом. Достал купленную утром газету, пробежал глазами заголовки: «На фронтах в Испании», «Гитлеровская агентура в Финляндии», «План фашистского нападения на Чехословакию», «Краснознаменный Дальневосточный фронт готов дать отпор любому врагу». Это — уже о нас. Только углубился в чтение — меня окликнули и пригласили зайти в отделение кадров.
Начальник встретил меня радушно и тепло, внимательно выслушал, подробно рассказал о людях бригады — солдатах, младших командирах, начальствующем составе.
После беседы с ним у меня сложилось мнение, что нас, выпускников училищ, здесь ждали, что мы здесь нужны. Это мнение еще более укрепилось после беседы с командиром и комиссаром батальона, где мне предстояло служить в качестве командира танкового взвода. Беседа была доброжелательной, товарищеской. Я чувствовал, что попал в дружную семью боевых товарищей, и от сознания того, что служба начинается в спаянном коллективе, на сердце становилось тепло и радостно, отодвинулись на задний план волнения, присущие каждому выпускнику училища перед приездом в части: а как там люди? как сложится служба?
Твердую руку товарищей, взаимовыручку, поддержку я чувствовал во всем: в организации и проведении обучения и воспитания подчиненных, изучении боевой техники, в ее практическом применении и т. д. Даже в простых житейских вопросах товарищи и командиры оказывали помощь, за которую и поныне я им благодарен.
С особой признательностью вспоминаю своего командира роты — старшего лейтенанта Казакова, человека энергичного, решительного, большого знатока танковой техники. Казалось, разбуди его среди ночи, задай любой вопрос по технике и он тут же ответит. Он любил скорость, огонь, маневр, и мне казалось, что боевые возможности нашего Т-26, по тем временам машины неплохой, его не удовлетворяли. Бывало, вернемся с тактических учений с боевой стрельбой, приведем технику в порядок, сделаем разбор, и ротный мечтательно говорит: «Эх, если бы нашему танку пушечку посильнее да скорость побольше! Можно было бы творить чудеса». И мы представляли, какие бы он мог еще творить чудеса, если даже и на этой машине Казаков решал, казалось, непосильные задачи. На занятиях в поле, на танкодроме он показывал нам, как нужно преодолевать противотанковые заграждения, метко стрелять, умело использовать в бою рельеф местности, сочетать огонь и маневр, то есть учил всему тому, что называется арифметикой боя и что потом так нам пригодилось в настоящем бою. Основной формой воспитания и обучения у него была индивидуальная работа. Ее методам Казаков постоянно учил и нас — командиров взводов. Хорошо помню, что он несколько раз убеждался, насколько точно я понял боевую задачу. По-геройски вел нас и в настоящий бой.