– Ну и славно, ежели нашёл. Коль сердце и душа не на месте, то и жизнь не в радость, – со знанием дела заявил Михей.
– Могу я спросить? – гендиректор не хотел быть бестактным, но в нём проснулся интерес. – Вы откуда будете? Говор у вас не местный. Или, скорее, не совсем местный.
– Ух ты, ну ты, наблюдательный какой! – добродушно воскликнул дедок. – А из разных я! За свою жизню стока мест пообъездил, стока всего понахватался, што я таперича всюды свой и всюды чужой. Вон оно как!
– А здесь давно живёте?
– Ужо шостый год. Тутоньки супружница моя почившая народилась, так мы на старости годов и порешили осесть, где потише да поспокойнее. Пожили-пожили, потом она к праотцам отправилась, а я остался.
– Соболезную, – Алекс действительно сожалел, что влез не в своё дело и, возможно, разбередил старую рану у хорошего человека, огорчать которого совсем не хотелось.
– Чего уж там, – отмахнулся старичок. – Да и сын ко мне наведывается. Держусь, нюни не распускаю. Вечерами тока одиноко дуже, погутарить не с кем.
– Вечера – это да, – согласился гендиректор. – Вечером одиночество чувствуется особенно остро. И ночью тоже, если не спится...
–А ты чего это... – оглянулся Михей. – Хлопец в расцвете лет, а такие речи заводишь? Неужто у тебя и супружницы нет? Один живёшь, что ли?
– Почему один? С сестрой. Я её с двенадцати лет воспитываю. Мне тогда восемнадцать было...
– Сестра – это хорошо, – закивал дедок, и Алекс был рад, что тот не стал развивать тему и спрашивать, что же произошло «тогда».
– Да, мне с ней повезло, она замечательная, – с теплотой в голосе сказал он. – Только... за вечерним столом уже нет былого веселья и шума.
– Ничего. Ещё появится! – бодро откликнулся Михей. – Вот жонку себе заведёшь, детишек настрогаете, и будет так весело, што заскучаешь за энтими спокойными вечерами.
– Надеюсь, так и будет, – усмехнулся Алекс.
Остальной путь они преодолели в молчании, но молчание это было каким-то спокойным и правильным. И гендиректору вдруг вспомнилась чья-то фраза, что «настоящий друг – это тот, с кем можно спокойно помолчать».
Лесницкое оказалось селением на двенадцать домов, большая часть из которых пустовала. Как сказал Михей, люди постепенно перебираются в город, и Лесницкое, возможно, скоро вовсе исчезнет. Всеми административными вопросами занимался староста, дом которого, как водится, был самым большим и ухоженным, да ещё немаленькое хозяйство имелось и целый десяток лошадей от мала до велика. Церквушка и школа находились в соседнем Хорошеве, куда Михей и собирался везти Алекса на упряжке.
Когда они подошли к промасленному, но некрашенному деревянному забору, их встретило странное рычание.
– Что, Джай, почуял гостя? – весело сказал старичок. – Ты не шуми, не шуми, это человек хороший, зла не сделает.
Он открыл калитку, и Алекс встретился взглядом с бледно-голубыми глазами чёрно-белого хаски.
– Фу, нельзя! – скомандовал Михей, и пёс уткнулся мордой в подставленную ладонь хозяина, а потом снова посмотрел на нежданного гостя.
– Ты хороший, Джай, хороший, – мягко сказал гендиректор, спокойно позволяя собаке себя обнюхать. – Я вас не обижу. Пустишь погреться?
Джай рыкнул, слегка повёл хвостом и, очевидно, удовлетворившись «проверкой» чужака, потрусил обратно во двор.
Домишко у нового знакомца оказался небольшой, но уютный. Вопреки ожиданиям, хозяин не подбросил дровишек в печь (хотя она и имелась), а включил обогреватель, который Алекс чуть ли не оседлал, отогревая продрогшее тело и с неохотой раздеваясь. Слава Богу, с руками и ногами всё обошлось, те только немного покраснели.
– Выпьешь чуток, для сугреву? – предложил Михей.
– А что у вас из горячительного?
– Я всё больше по наливкам. Сам делаю.
– И какие есть? Я бы попробовал.
– Так и сливовая имеется, и вишнёвая, и алычовая... – засуетился хозяин дома, шаря по буфету и кухонным шкафчикам. – И закусить чем найдётся, – он выставил на стол провизию и три бутылки.
– Давайте вишнёвую, – решил Алекс. – М-м-м, хороша... – протянул он, наслаждаясь ароматом и теплом, мигом разлившимся по телу.