— Истинно молвишь, — ответил Вороной. Он был у мужиков за главу. — Казаки порешат все деревни. Если хорь начал таскать цыплят, всех передушит. Мы люди малые и незлобивые, привыкшие пахать и сеять, исправно справляющие подати, а пришли казаки и ляхи — забирают жито, скотину, чинят надругательства над бабами и девками — озлобили они нас. Вчера спалили Орешки, завтра займётся красным петухом Стройково или Кудрино…
— Знаю тако же, — продолжал Чёрмный, — хотите дать отпор супостатам. Врасплох напапсть на них?
— Истина твоя, господин, — кивнули мужики.
— И не боитесь полечь в бою?
— Бояться, то боимся, кому живот не дорог, раз он Богом даден, да что в бою голову срубят, что дома во дворе.
«Разумный человек этот Вороной», — подумал атаман и спросил: — А много ли вас набирается для бою?
Мужики переглянулись, видимо, размышляя, стоит или не стоит говорить правду.
Убогий Тихон, сидевший калачиком у костра, и шевеливший прутком угли, тихо прошамкал:
— Говорите, мужики. Атаман вас не обидит и ваше слово против вас не обернёт.
Ответил опять Вороной, как самый старший и опытный:
— Кудринских-то мужиков набирается поди с два десятка, из Орешек все пойдут, а их там семеро, стройковских десять. Из соседнего Жёлтикова шесть семей схоронились у нас, легковские есть — вот ещё десяток.
— Не столь уж и много, — проговорил атаман, — но и не мало. Можно затеять брань. Так вы, сказывают, — он бросил быстрый взгляд на Тихона, — порешили ночью напасть на казаков?
— Ночью, пока спят. Что они нас и так побьют, ежели мы и будем хорониться, а может быть, мы их одолеем, отобьём охоту жечь деревни да сиротить малых детушек.
— Ночь — наша мать, — промолвил атаман, поглаживая ложе фузеи. — Я согласен идти с вами, только у меня один уговор…
Мужики замолчали, затаив дыхание, ожидая, что скажет Чёрмный.
— Казну казацкую беру я. Говорю об этом заранее, чтобы вы знали об этом и никаких супротивных действий мне не чинили.
— Да что ты, батюшка, — закивали головами мужики. — Прогоним ворога, бери всё! Нам чужого не надобно, своё бы спасти.
Вдали раздался свист. Атаман повернул голову.
— Опять кто-то идёт. Не ваши ли? — спросил он крестьян.
Те пожали плечами.
— Наши все здесь. Куда мы пошли, никто не ведает.
Зашелестели кусты и раздался голос:
— Атаман, мы здесь парня с девкой поймали.
На поляну вышел дюжий разбойник, подталкивая впереди себя Никиту и Оринку.
— Никитка! — вскричал Вороной, узнав в окровавленном парне своего сына. Он вскочил с сушины и бросился навстречу Никите.
— Оринка! — не менее радостно закричал суховатый мужик с замотанной тряпкой рукой. — Пресвятая Богородица! Жива! А мы с матерью не чаяли уж тебя и видеть…
— Батюшка! — бросилась на шею отцу Оринка. — Батюшка!
— Дочка, — ласково гладил Орину отец. — Родная. Здорова. Замёрзла. На-ко одень одёжу. — Он стал снимать с себя кафтан.
— Где ж это тебя, парень, так исполосовали? — обратился к Никите атаман, увидев при свете костра его окровавленную рубаху.
— Казаки, — дрожащими от холода губами произнёс Никита, оглядывая чужих людей. — Кнутом.
Он подошёл к костру, стараясь быть поближе к огню. Он так продрог, что зубы издавали частую дробь. Отец снял кафтан и набросил на плечи сыну.
То, что здесь у костра рядом с незнакомыми людьми, по обличию разбойниками, о которых так много говорили в последнее время, были деревенские, отогнало прочь сомнения Никиты. Он у своих. Только теперь он понял, что пережитые ужасные события остались позади. Слава Богу, он у своих.
Когда утихла радость родителей, что их дети нашлись, опять перешли к прерванному разговору. Атаман расспросил Никиту, как он попал в лагерь казаков, где он находится, велик ли обоз и сколько казаков. Отвечала Оринка. Она согрелась, на лице вновь заиграл прежний румянец.
— Я несколько раз пересчитывала их всех, — говорила она. — Всего их наберётся не более четырёх десятков. Да два десятка телег.
Атаман задумался, поглаживая кудрявую бородку.
— Завтра они хотят ехать в деревни, — продолжала Оринка. — Несколько телег он отправляет под Троицу.
— Если это так, то меняет наше дело, — задумчиво произнёс атаман. — Они могут оставить свою стоянку. Но куда они отправятся?
— Знамо дело, в Кудрино или Стройково, — ответили мужики. — Орешки сожжены, Легково разграблено, а поблизости, окромя наших деревень, более жилья никакого нету.