— А что в обозах-то?
— Разное. Зелье пороховое, ратные доспехи, оружие, пропитание везут, деньги. Но когда казна, обоз сопровождает много служилых людей, дозор и впереди и сзади. Это не по нашим силам. Мы так — кто отбился, кто заблудился… Всяко с ними в дороге случается: то телегу в канаву завалят, то лошадь оступится…
Фильке скоро наскучило, как он выразился «языком ворочать», и он, положив шапку под щёку, захрапел, уставший от всех передряг. А Степану не спалось. Он ворочался с боку на бок, решая, что придумает завтра польский начальник. Ишь чего выдумал: скажи про тайный подземный лаз. Если и есть такой, на то он и тайный, чтоб смерду не знать.
Он привстал, поворошил рядом сено, чтобы было помягче и лёг на спину.
Ночью сзади сарая что-то поскреблось, словно собака или волк рыли нору. Кто не спал, насторожились.
— Что такое? — всполошился горшечник Платон.
Скребки затихли и раздался приглушённый голос:
— Дядька Степан, а дядька Степан.
— Степан, вроде тебя кличут.
Степан прошёл на голос. Прислонил ухо к нижнему венцу.
— Эй, кто там?!
— Мне дядьку Степана.
Плотнику показалось, что голос ему знаком.
— Я Степан, что надо? — также вполголоса произнёс плотник.
— Это я, Никитка.
— Никитка. Что ты тут делаешь?
— Что делаю. Вас кличу.
— Здесь же стража.
— Эва, стража. Они давно храпят.
— Как храпят?
— А так. Они игуменскую погребушку разорили, вино нашли. Вот этим стражникам по кувшинчику и перепало. Так что спят. Я ворота открою. А вы потихоньку выползайте.
Стараясь не шуршать сильно сеном, разбросанным в сарае, пленённые подошли к воротам.
Никитка, обойдя сарай, отнял от ворот слеги, которыми они были припёрты, и тихонько отодвинул створку в сторону. Мужики один за другим выбрались из сарая и растворились в темноте. Никитка поймал руку Степана, вложил в неё что-то круглое.
— Пожуй, дядька Степан.
— Что это?
— Репа. Как ляхи нагрянули, я побывал в сестринских огородах, нарвал репы. А что — ляхи вс равно пограбят…
— Спаси тебя Бог. С утра во рту маковой росинки не было.
Из темноты показалась фигура человека. Степан резко развернулся и сжал кулаки, готовый защитить себя и Никиту.
— Не пужайтесь, — сказал голос. — Это я Малой.
Степан шумно выдохнул:
— А я уж приготовился… думал ляхи подходят. Ты теперь куда? — спросил он Малого.
— Куда? Обратно в лес. Ляхи завтра опять всех на площадь выволокут, будут опять допытываться, где ход в Троицу.
— Да нет никакого хода, — сказал Степан. — Если бы был, доподлинно бы знали.
— На то он и тайный, чтоб не знать.
— Ход есть, — сказал замолчавший Никита. — Я сам видал.
— Ты — видал? — спросил Малой.
— Видал. Я по нему несколько раз ходил.
— Зачем? — спросил Степан, почёсывая подбородок. О ходе баяли многие, но никто его не видел, а вот Никитка…
— Корысть одна — любопытство.
— И куда он ведёт — в Троицу.
— До Троицы не знаю. Там погреба разные старые. То туда идут, то — туда. А выходит он в Комякинский овраг.
— И всё?
— Может, и дальше ведёт, но я не знаю.
— Ляхи хотят по нему до Троицы добраться, — сказал Малой. — Войти незаметно в обитель, а так силы нет у них взять её. Осаду чинят, а бестолку.
— А Фролка стало быть лазутчик их?
— Казну посулили, он и рад служить….
Подошли к Паже за Водяными воротами. Остановились. В монастыре было спокойно. С востока горели смоляные факелы — там на лужайке были привязаны польские кони. Кто-то покрикивал тихо, а что нельзя было понять.
Малой отвел Степана и Никитку ближе к Паже. Здесь она мелела, и её струи, перекатываясь по камням, журчали. Мужики о чём-то долго совещались. Потом разошлись в разные стороны: Малой пошёл на юго-запад, а Степан с Никитой в Бобыльскую слободу.
5.
Фролка привёл Никиту к пану полковнику Яну Пшемульскому — долговязому человеку с больным желудком, который вчера выступал на ступеньках игуменской кельи. Он занял игуменские покои, а настоятельницу попросил покинуть это тёплое здание и отправиться к кому-нибудь из сестёр.
Молоденький казачок из украинских крепостных пана, открыв дверцу, подкладывал в топившуюся изразцовую печку новую порцию дров. Полковник сидел в кресле у стола с инкрустациями и попивал тёмное красное вино из серебряного кубка. В помещении было тепло, и он наслаждался этим теплом, согревая себя ещё изнутри. На широкой лавке был разостлан персидский ковер, поверх которого лежала одежда полковника — с позументами кунтуш, шапка, отороченная лисьями хвостами и сабля с осыпанной драгоценностями рукояткой.