Но не дал им цветок волшебный богатства. В худых руках не приносит он удачи. В одночасье сгорела вся деревня дотла. Огонь ведь не разбирает, где бедный, где богатый — крушит всё под чистую. И цветок тот пропал — не нашли его.
Несчастливец снова искал ту старушку, да не увидел. Не захотела, видно, вдругорядь показаться ему. Так и повелось с тех пор: ищут цветок, да не находят.
Дед трогает остановившуюся лошадь, щипавшую траву. Его слова становятся всё глуше, голос тихнет и пропадает. Лошадь испуганно тащит телегу и беспокойно прядает ушами, будто прислушивается. Вот остановилась как вкопанная, замерла. Три раза прокуковала кукушка. Впереди — полянки с купальницей, озарённые солнцем.
Хочется открыть глаза. Они закрыты, а видишь всё. Чу, вроде шёпот прошёл по траве. Туманом выбежала из-за кустов старушка-лесовушка, в руках пучок сон-травы — дремлика пахучего. Обежала поляну. Дурман сон-травы пьянил и тяжелил голову, забытье укачивало волной речной… Спит на возу дед, выпустив вожжи из рук, стоя спит лошадь, передёргивая во сне кожей.
Старушка появилась возле воза. Она маленькая, в голубом платке и голубом сарафане, на котором горят редкие выпуклые цветы на тонких ниточках стеблей. Старушка манит меня пальцем. Я спрыгиваю с воза.
— Ты зачем пожаловал в мой лес? — строго спрашивает она меня и пристально глядит в лицо. Глаза у неё голубые, как её сарафан, совсем не старые и добрые.
— Хочу цветок твой посмотреть, — смело отвечаю я.
Она испытующе смотрит на меня и спрашивает:
— Цветок посмотреть? А почему тебе захотелось увидеть его?
— Хочу тайны лесные понимать.
— А готов ли ты к этим тайнам? Не сломят ли они тебя? Хватит ли у тебя сил под бременем этим жить?
— Хватит, — гордо отвечаю я.
— Иди за мной, — говорит она, и туманом плывёт от куста к кусту.
Я еле поспеваю за нею. Заманивает меня старушка. Зовёт за собой, руками машет, сарафаном голубым мелькает. Вот и цветок заветный на поляне. Голубые, словно вырезанные листья… Иду, бегу к нему, а его уже нет. Пропал. Вместо него обыкновенная трава. И старушки нет. Спряталась вместе с цветком.
Вот снова объявилась. Сидит на пеньке, травкой помахивает.
— Не покажу я тебе цветка, — говорит она. — Рано его людям возвращать. Если уж очень захочешь увидеть — нашёл меня раз, найдёшь и в другой. Только тогда я тебе покажусь, когда полюбишь лес, с полушелеста листьев найдёшь ко мне дорогу. Познаешь красоту, и всегда будешь стремиться к ней…
— Ну, занесло куда! — послышался голос деда.
Я открыл глаза. Воз не двигался. Внизу стоял дед и держал лошадь под уздцы — помогал выбраться из глубокой колеи, куда попало заднее колесо. Впереди было поле. За ним виднелась деревня.
Я оглянулся. Лес шумел, деревья переговаривались между собой. Мне почудилось, что из-за кустов вербы выглядывает старушка в синем платке, глаза её зовут меня. Качаются ветки. А может, мне показалось? Посмотрел внимательно, а это предвечерняя влага с земли поднималась.
1975 г.
БЕССМЕРТНЫЙ ЛАДО
Мы сидим на оструганных брёвнах, приготовленных для новой избы: дед Филипп, Колька Шурыкин, недавно демобилизованный из армии, ещё не успевший снять погоны, и я. Нам видно, как за тёмными, кажущимися плоскими на фоне бледного неба кронами лип, рано угасает вечерняя заря. Тихнет пруд. Его вода ещё ловит слабый отсвет неба в середине и начинает чернеть у берегов.
На большой луговине, отороченной с боков жёстким подорожником с выстрельнувшими вверх гибкими стрелами семян, мальчишки и девчонки играют в лапту. Они бегают разгорячённые и далеко разносятся их звонкие голоса.
Дед Филипп в тапочках, опущенных в рваные галоши, в стираной перестираной старой рубахе. Он курит взятую у Кольки папиросу, длинно затягивается и не спеша рассказывает нам сказку про бессмертного Ладо. Филипп щурится, глядя на снующих по луговине ребятишек, и чуть слышно, как мартовские талые воды журчат его слова о красавице Зорюшке, о злом лешем, о водяном чуде юде…
Когда на небе прорезаются звёзды, дед Филипп и Колька уходят. Какое-то время я слышу шарканье дедфилипповских галош по затоптанной тропинке, чёткий звук шагов недавнего солдата Шурыкина. Смотрю на затягивающийся вечерней мглой лес. Он как бы надвигается на деревню, в мутной пелене растворяются увалистые горбатые поля, с которых ветер приносит запах вызревших колосьев. За полями чернеет большая гора — Маковка. Днём она отсюда хорошо видна, поросшая высокими, упёршимися в небо ёлками.