Они молча стали есть. Тишина давила. Егор встал, пошёл, включил телевизор. Когда он вернулся к столу, Татьяна поднялась и обняла его, прижалась. Пахнуло вином, никотином, и он ощутил прикосновение её грудей. Руки его, будто сами собой, обняли её. Она тихо, но уверенно подтолкнула его к двери зала и он подчинился, пошёл назад, к дивану.
– Тань, может, не надо? – спросил он просто так.
– Тихо, тихо, Гоша, молчи, я всё сама сделаю, – ответила она, подтолкнув его к дивану. Егор сел и закрыл глаза.
Уже темнело, когда он встал, оделся; Татьяна лежала, накрывшись махровой простынёй.
– Тань, мне действительно надо ехать, – сказал он, чувствуя раздражение и волнение от предстоящего разговора. – И вообще…, я должен сказать тебе…
Она открыла глаза, приподнялась на локоть.
– Не надо ничего говорить, Гоша. Я и так всё понимаю прекрасно: я тебе надоела, и ты хочешь от меня избавиться. Так? – Егор молчал. Она откинула простынь, встала, начала одеваться. – Чего молчишь?
Он подошёл к окну, глядя вдаль, выдавил:
– Почти что так. Ты не обижайся, Тань, ты сама видишь – ничего путного у нас не получается. Со мной ты только время теряешь.
– Коне-ечно, – в растяжку сказала она, – на меня тебе уже и время жалко.
– Не в этом дело, – сказал он, сморщившись. – Мы оба теряем время… В общем, Тань, ты всё правильно поняла. Прости.
Она, не говоря больше ни слова, собралась, села на стул около двери.
– Ты меня подвезёшь, или мне такси вызывать?
– Не надо такси, сейчас я соберусь и поедем, – ответил он.
Дорогой они оба молчали, и только когда он остановился у подъезда её старого пятиэтажного дома, она спросила:
– Гоша, ты хорошо подумал?
Он посмотрел на неё несколько виноватым взглядом, и утвердительно кивнул головой. Лишь захлопнулась дверь машины, он включил передачу и тронулся с места.
Егор поехал не домой. Чувство вины перед обеими женщинами вдруг наполнило его душу. Ему было обидно и за Любу, что получилось так; и было неудобно, неловко перед Татьяной: надо было давно просто объяснить ей, что с ним произошло.
Он подъехал к речному вокзалу, вышел. Небольшой, почти заброшенный на зиму, вокзал ещё находился в зимней спячке, но со стороны реки, над входом, горела лампочка. Егор, осторожно ступая в полумраке по крупной гальке, пошёл в сторону реки – услышал шум и треск: начался ледоход. Прибрежная часть реки едва освещалась от лампочки, но дальше не было видно ничего – ночь пришла. Слышалось только уханье, всплески и хрустящий на разные тона монотонный, нескончаемый шум двигающихся льдин, наползавших друг на друга, сталкивающихся и разламывающихся под могучим напором с верхнего течения.
Егор постоял, вглядываясь в темноту, послушал. Ветерок, дующий с реки, был прохладным, но не холодным: не морозил. «Вот и пережили, – подумал он об ушедшей зиме. – Весна-весна, как ты прекрасна… Любовь-любовь, как ты опасна…», – вдруг сложились в его голове строки. Он вернулся к вокзалу, сел на лавку у входа, задумался. Из темноты вдруг вышел человек. Егор пригляделся: пожилой мужчина, скорее – дед, в полушубке, но без шапки. Голова седая, как кусок грязного, плывущего по реке, льда – такое сравнение пришло Егору в голову. Дед подошёл ближе, остановился. Егор посмотрел на него, предложил:
– Садитесь, в ногах правды нет.
Дед подошёл ещё ближе, коротко ответил:
– А правды, сынок, её нигде нет.
– Почему же…, – не то спросил, не то опровергнул Егор.
– Почему? – переспросил дед, обрадовавшись неожиданному ночному собеседнику. – Мне бы тоже хотелось узнать, – почему. Тебе, вот, сколько лет?
– Сорок пять…будет, – ответил Егор.
– Так, тогда скажи мне: кто ты… для пацанов, к примеру, которые завтра здесь будут камешки в реку бросать? – Он говорил негромко, но чётко, проговаривая каждое слово.
Егор не понял, куда клонит старик, ответил:
– Взрослый дядька, наверно.
– Вот. А мне семьдесят четыре. Кто ты для меня?
– Сынок, как вы сказали, – улыбнулся Егор.
–Тогда кто же ты: взрослый дядька, или – сынок? – наконец улыбнулся и дед. – Вот и ищи её тут, правду… У каждого и для каждого правда – своя.
– Да…, пожалуй, что и так: у каждого своя… Но ведь – правда же?
– Это, всего-навсего – своё понимание жизни и вещей. Свой взгляд.
– Интересно, – заинтересовался разговором Егор, – а разве человек не может быть одновременно и тем, и тем?
– Может, – как-то растерянно ответил дед. – Наверно, поэтому мы и можем оправдать всё, что угодно: преступление, измену, воровство…
Слово «измена» неприятно отозвалось в душе Егора, и он почувствовал, что настроение его снова упало, сникло.